Вытащенный из каюты шкипер баржи сразу признался: двигатель катера совсем сдох, и они совместно решили оставить баржу, погрузили на катер женщин и детей и тихонечко, чтобы не вызвать противодействия, пошли на Комсомольск. Другой катер будет через несколько дней.

Криков особенных не было. Ну что ж, побудем Робинзонами, не впервой. Однако к вечеру всякие хиханьки-хаханьки прекратились; пора бы уже подзакусить, а на барже ни капельки съестного, все съедено и выпито за первые два дня.

Переночевав на голодный желудок, с утра непрерывно подаем сигналы бедствия: красные ракеты, ружейные выстрелы. Но никакой парус одинокий на Амуре не показывается. К вечеру уже начались разговоры о том, какого из толстых нужно прирезать и сварить. Толстые отбиваются: «Только по жребию и всех подряд!» Решили подождать до утра. Утром начали все сначала. А примерно к обеду (так желанному) показалась лодка, и после многоствольного обстрела направилась в нашу сторону.

Подходит. В лодке старый дед, а лодка полна кеты, некоторые еще дергаются.

— Чего шумите?

— Дед, продай рыбы.

— Рыба не продается.

— Ты что, дед? Третьи сутки ни крошки во рту. Грешно, дед. Помрем, ведь.

— А где ваш катер?

— Утонул. А рации на барже нет. Продай, заплатим, как скажешь.

— Рыба не продается. Давайте литр спирту и забирайте всю лодку.

— Нету спирту, дед, нету.

— Как нету? Вы ж со стройки, а на стройке всегда спирт есть. Гони литру.

— Нету спирту, дед, и нету уже стройки. Вот уезжаем последние.

Дед продолжал требовать спирту, раза два демонстративно отплывал, а потом возвращался.

Дискуссия эта закончилась тем, что дед перебросил нам десятка полтора крупных кетин и даже отдал ведро кетовой икры, которая стояла на носу лодки. Денег он не взял, и мы отдали ему за одно старое ведро три новых, груда которых находилась в нашем трюме.

А ночью пришел другой катер, и мы благополучно дошли до Комсомольска.

Нас всех вместе со столами и стульями перевезли в большой барак, и уже на следующий день отдел кадров начал сортировку, причем всем увольняемым настойчиво советовали не уезжать из Комсомольска, устраиваться временно на любую работу, так как месяцев через пять-шесть работы на стройке будут возобновлены. Тут я еще раз убедился, что правильно поступил, отказавшись от аттестации. У аттестованных, как у военных, никто желаний не спрашивал, их просто направляли на другие стройки, а именно на Воркуту и в Монголию, на Улан-Батор.

Мне же объявили, что я зачислен ликвидатором строительства. Мы работали вдвоем с Иваном Мочаловым, моим прежним соседом по Хальдже. Несколько дней мы потрудились над окончанием баланса 3-го отделения, а потом нам поручили работу по уничтожению документов, не подлежащих сдаче в архив, для чего нам дали железную бочку. Мы быстро убедились, что с этой бочкой мы будем возиться лет сто и договорились с кочегарами соседней котельной, которые в обмен на наши замечательные ящики взялись за эту работу.

Через несколько дней я перебрался в собственную гостиницу строительства, в комфортный двухместный номер, где и прожил бесплатно до самого выезда. Иван же был женат на местной женщине, жил у тещи и никуда уезжать не собирался. Платили нам по тогдашним понятиям огромные деньги, как командированным из местности, приравненной к районам Крайнего Севера. Я, например, получал, кроме зарплаты, по 110 рублей в день. И сразу послал матери еще раз 500 рублей.

В Комсомольске-на-Амуре мне уже приходилось бывать, и не один раз, но только в пересыльном лагере, и теперь я с удовольствием знакомился с городом. Городу было уже немало лет, но вид у него был явно незавершенным: идешь по тротуару мимо многоэтажных домов и вдруг — большой участок квартала в три с еще не выкорчеванными пнями. А железнодорожный вокзал — вообще какая-то невзрачная деревянная халупа.

Для эффектного появления в станице нужно было приодеться, и я купил себе шикарное кожаное пальто и хорошую меховую шапку. Местные не советовали нам слишком расхаживать по городу. Пик амнистийного беспредела уже прошел, но бандитского народа в Комсомольске еще было много.

Расскажу два случая. Встречаю знакомого по Хальдже бухгалтера. Он остался здесь, работает бухгалтером карьера на станции Болонь (километрах в стах от Комсомольска) и приезжает каждый месяц сюда. В предыдущий приезд он только вышел из вагона, как к нему подошли двое.

— Товарищ, который час?

Он посмотрел на часы и вежливо ответил.

— А эти часы давно у вас?

— Уже два года.

— О, голубчик, поносил, дай и другим поносить.

Сняли часы, обыскали, забрали деньги, оставив ему на обратный проезд (джентльмены!) и неторопливо удалились. И это все на вокзале, где полно народу.

Второй случай произошел попозже, когда я уже начал интересоваться билетами и почти каждый день под вечер приходил на станцию, которая была совсем близко от нашей гостиницы. И вот — один раз подходим с напарником по номеру и видим: на скамейке перед входом в здание сидит полуодетая женщина и горько рыдает, ее утешают несколько сочувствующих женщин, а по станции бегает разъяренный армейский майор с пистолетом в руке. Что произошло, сразу стало понятно, а майор, конечно, никого не нашел.