«Несколько месяцев не дожил до столетнего юбилея», – скривился в усмешке Нойманн и, небрежно закинув карту в ящик стола, направился к остывающему телу.

Вместе с инженером они упаковали усопшего в специальный мешок, переместили на каталку и повезли на местное «кладбище» – в дальний закуток подскальной базы, чей тонкий каменный потолок соседствовал с ледником.

Трупы на «кладбище» лежали тремя плотными рядами у северной стены. Их было так много, что в закутке скоро не останется места. Все как живые – словно только что из капсул. Последним здесь шесть лет назад похоронили вахтенного офицера Отто Шнайдера, пустившего себе пулю в висок вместо того, чтобы залезть в капсулу и принять «препарат бессмертия».

Уложив Коха рядом с Отто, Нойманн помассировал свою нездоровую поясницу и с нескрываемой завистью произнес:

– Как бы я хотел умереть так же тихо и незаметно – ушел на шесть лет и не вернулся. Ни боли, ни истерик, ни сожалений…

Ничего не ответив, Курт зашаркал к выходу.

Не задержался на «кладбище» и профессор. Второй этап пробуждения еще не окончился – извлеченных из капсул товарищей нельзя надолго оставлять без присмотра.

Смерть подкарауливала людей на первом и втором этапах пробуждения – это был опаснейший промежуток времени, когда человеческий организм переходил из одного статичного состояния в другое. На третьем, заключительном и самом длительном, этапе гибели членов команды U-3519 еще не случалось. Однако от этого легче и спокойнее не становилось. Напротив, те несколько часов, в течение которых люди окончательно возвращались к жизни, истязали, выматывали и лишали дежурную смену последних сил.

Смысл проблемы заключался в том, что пространство внутри капсулы разбивалось на три температурные зоны: область с грудной клеткой охлаждалась до тридцати одного, область с конечностями – до тридцати трех градусов. Голова же – до уровня гипофиза, продолговатого мозга и аксиса (второго шейного позвонка) – «хранилась» при самой высокой температуре, равной тридцати пяти с половиной градусам. В «подмороженном» состоянии тело не посылало в мозг сигналов, порождающих кошмарные сновидения, и человек забывался ровным спокойным сном. В этом профессор Нойманн имел возможность убедиться лично – как-никак четырежды ложился в капсулу и принимал «препарат бессмертия». Зато на третьем этапе возвращения к жизни тело возобновляло нормальное кровообращение, обмен веществ, чувствительность кожного покрова. И вот тут начиналось невообразимое – сон разума порождал чудовищ.

– Помоги, Курт! – закричал профессор, обхватив руки могучего торпедиста, гаупт-ефрейтора Вебера.

– Он же привязан! – нескладно переставляя ноги, подбежал инженер.

– Знаю! Только для его железных мышц эти жалкие ремешки – не помеха.

Навалившись вдвоем, они кое-как справились с силачом, неистово сражавшимся во сне с врагами Рейха. Затем пришлось сдерживать похожие порывы еще у двух десятков людей…

К химерам Морфея добавлялись жуткие мышечные спазмы и судороги, заставлявшие членов команды биться в невероятных конвульсиях. Дежурные смены давно привыкли к подобной технологии пробуждения, называя происходящее «ломкой», Нойманн объяснял страшную боль естественной реакцией сосудов на восстановление кровяного давления.

– Кажется, все, – в изнеможении прошептал Курт, усаживаясь прямо на пол между кроватями.

«Когда-нибудь они меня растерзают, – тяжело дыша, профессор оглядывал лежащих людей. – Проснутся и разорвут за те страдания, что приносит мой препарат…»

Команда затихла. Никто не дергался, не мычал, не скрипел зубами, не кричал. Процесс возвращения к нормальному существованию почти завершился, и все пережившие страшные этапы спокойно спали обычным человеческим сном. Теперь достаточно было подойти к любому и просто потормошить за плечо.

Однако Нойманн не торопил события.

Шведы припозднились, придя в район гибели своего судна через двадцать часов после нас. Горчаков лично передал прибывшей делегации тело погибшего моряка и осколок старой немецкой якорной мины, якобы найденной нами у затонувшего корабля. А также лично изъяснялся и выражал соболезнования. Чутья с дипломатическим тактом ему не занимать, и мы были почти уверены: скандинавы не заподозрили подвоха. Хотя что это за подвох? Ведь не мы же шарахнули по беззащитному судну торпедой. Тех, кто совершил это преступление, давно уж и след простыл.

Приметив наше намерение отбыть из района, шведское спасательное судно просигналило тремя длинными гудками, означавшими на морском языке: «Желаем счастливого плавания!» Ну, а «Челомей», взяв северо-западный курс, направился к архипелагу Земля Франца-Иосифа…

Погода к вечеру резко испортилась, и не слишком резвый ход старенького научного судна упал до неприличного значения. В итоге сто пятьдесят миль до уже знакомого пролива Кембридж мы тащились дольше суток. А притащившись, поспешили укрыться от ветра и волн в ближайшую бухту острова Земля Георга.

Потянулось тоскливое ожидание приемлемой для нашей работы погоды…

– Ты решил свои семейные проблемы? – по всей строгости допрашивал я старшего лейтенанта Маринина.

– Не совсем, – мялся он у порога.

Мы, ветераны «Фрегата» – Георгий Устюжанин, Миша Жук, Толя Степанов и я, – собрались в самой вместительной каюте, где уничтожили скромные запасы крепкого алкоголя и провианта, захваченного в командировку. За плотно закрытыми иллюминаторами по-прежнему ревели волны, завывал ветер – погода скоро не наладится, следовательно, можно перед сном накатить граммов по триста. На столе довольно аппетитный натюрморт с бутылками, коробками апельсинового сока, копченой колбаской, острым сыром и шоколадом.