Теперь же он вышел сразу, причем закутанный в свою пуховую куртку.

– А зачем вы оделись? – спросила я. Может, он сразу хочет нас бросить? Я бы уже ничему не удивилась.

– У меня в номере прохладно, – ответил профессор.

И хотя он попытался закрыть дверь перед самым моим носом, я успела увидеть капитально раздолбанное окно. Вот, значит, почему мне снился сон про вазу – стены между номерами очень тонкие и звукопроницаемые.

– Муравьиный Папка? – спросила Бабуля.

– Не знаю, – мрачно ответил Ефим Аркадьевич.

В ресторан можно было пройти по теплому стеклянному переходу, но Береславский вдруг остановился и стал всматриваться во двор. Потом вдруг взрычал и рванул на улицу.

Мы с Бабулей выскочили за ним.

«Ягуар» стоял прямо на ободах: похоже, ночные гости пробили все четыре шины.

И – о ужас! – в капоте зияла небольшая дыра с рваными краями. Хищная серебристая кошка – гордость Ефима Аркадьевича, – выдранная с корнем, валялась здесь же, перед колесами автомобиля.

– Муравьиный Папка, – теперь уже без вопросительной интонации сказала Бабуля. Вариантов не было: двор охранялся ЧОПом, и войти сюда мог только тот, кого пустят.

– Пошли завтракать, – наконец сказал Береславский. Он как-то разом успокоился, и, как выяснилось, происшествие никоим образом не сказалось на его аппетите.

– Может, нам не следует уезжать? – спросила Бабуля.

Мне не понравилось, что она так быстро сдала позиции. Почему мы должны спрашивать чьего-то разрешения?

– Следует, – ответил наш босс. – Пока все идет по плану. И не нужно его нарушать.

– А не опасно вам оставаться одному?

– Никакой опасности. Хотели бы убить, убили бы. Но они явно хотят общаться.

– Вам кажется, это общение? – уточнила я.

– Это первая часть их предложения, – любезно пояснил мой препод. – Я хочу выслушать вторую.

Береславский лично вызвал такси и отвез нас на вокзал. И даже помахал нам ручкой, когда поезд тронулся.

– Бабуль, не зря мы уехали? – спросила я.

– Ему лучше знать, – спокойно ответила Бабуля.

Мне даже обидно стало. Похоже, у Веры Ивановны Семеновой появился новый кумир. Но ее спокойствие понемногу передалось и мне.

И я уставилась в окно, на деревья, так чудесно и так опасно преображенные ледяным ливнем.

Перед тем как окончательно покинуть гостиницу, Ефим еще раз внимательно осмотрел обесчещенный автомобиль.

Поднял со снега серебристую кошку, выдранную из капота, – ее так никто и не спер, ЧОПовцы бдительно следили за двором. Сюда явно могли зайти только те, кто здесь жил. Либо кого нельзя задерживать.

Осмотрел колеса. Ремонту они не подлежали: зимнюю «липучку» даже не прокололи, а просто пробили боковую поверхность чем-то вроде «фомки».

Береславский как будто подсчитывал убытки. И одновременно напитывался гневом и яростью, которые частенько заменяли ему отсутствующую природную отвагу.

В принципе, случившееся не стало для него сюрпризом.

…«Хвост» он заметил еще в первую ночь, после того как они покинули гостеприимное придорожное кафе. В темноте все фары одинаковые, но когда Береславский свернул заправиться, темный «Форд-Мондео» не преминул сделать то же самое.

Это не было подозрительным.

Не было бы.

Однако колонка, у которой остановился Ефим, не сработала. И он потерял минут пять на то, чтобы передвинуть машину и предупредить оператора заправки.

«Мондео» не уехал. Значит, подождал.

Еще километров через сорок Ефим остановился у очередного кафе, так как дамы захотели в туалет. «Форд» остановился тоже. И снова двинулся в путь, как только «Ягуар» вышел на трассу.

Теперь все стало ясно окончательно.

Поэтому утром следующего дня он пользовался своим автомобилем очень специфически: демонстративно отвез на нем дам в музей, зашел с ними внутрь, сдал с рук на руки приятелю-экскурсоводу, после чего покинул здание через один из служебных выходов. Пешком.

Центр города был действительно небольшим, поэтому поначалу даже кругловская «шаха» не потребовалась. Профессор без помощи авто – впервые за многие годы бизнеса – попал вчера аж на три деловые встречи.

Первая – и, возможно, самая важная – с Виктором Петровичем Шевелевым. В рыночной, холодной и прокуренной, пельменной. С высокими, на длинной центральной ноге-подставке, столиками, на которых стояли густо парящие тарелки. А едоки были в основном краснолицые и крепко проспиртованные. Береславский уже не помнил, когда последний раз посещал такое заведение. А Шевелев, возможно, и вообще не посещал.