Как видно, работник барной стойки был не в восторге от маэстро, который сидит тут целыми днями и опустошает на дармовщинку его запасы дорогого виски. Иначе трудно было объяснить, почему бармен не вызвал охрану, а, напротив, с иезуитским выражением на лице наблюдал за экзекуцией.

— Ну все, все... — с трудом вытолкнул из побелевшего рта маэстро. — Надо так надо. Бери ключ, псих. Тут он, в кармане.

Я ослабил хватку, достал из нагрудного кармана его балахона ключ, подбросил на ладони и пошел к выходу из бара.

Мышиную норку освещали, тщательно прорисовывая детали обстановки, люминесцентные лампы, сплошным, приглушенно гудящим поясом охватывающие стены под самым потолком.

Она лежала на кровати, подперев щеку ладонью, и читала.

— Здравствуй, — сказал я, опускаясь на табуретку. — Твой отец... Он вернулся. И передает тебе привет.

Она вздрогнула, села на кровати, подтянула колени к груди и, плотно обхватив их руками, застыла в напряженной позе.

— Господи, — чуть слышно выдохнула она, — он же убьет меня. Если узнает... Если найдет и увидит...

— Да вряд ли найдет... Как?

— Ты его не знаешь... Найдет.

Все может быть, подумал я, на то он и следопыт.

— А почему ты здесь, если не секрет? — спросил я, вертя головой.

— Да нет...

В самом деле не секрет: кое-как ей удалось выкарабкаться из той "загранкомандировки". Ее, как и Ласточку, потихоньку начали приучать к наркотикам. Просто ей повезло больше — удалось сбежать через полгода, добраться до нашего консульства. Вернулась, устроилась учительницей танцев в Центре детского творчества, который размещался в бывшем Дворце пионеров. Хороший Центр, отличный концертный зал, спортзал, бассейн. Но его недавно закрыли, всех сотрудников разогнали. Теперь там, после перестройки, будет закрытый релакс-клуб. Понятное дело, для богатой публики. А здесь, за стеклом, хоть какие-то деньги... До окончания контракта осталась неделя.

— А кто ты? — спросила она.

Я рассказал.

— Как Ванечка?

Я рассказал.

— Господи... — Она шмыгнула носом и заплакала.

Я молчал, не зная, куда девать руки, наконец нашел им применение, нащупав в кармане пиджака сигаретную пачку, вынул ее, повертел в пальцах. Она кивнула: кури.

— Как ты попала?.. Ну туда.

— Да как... Обычно. Увидела рекламку в газете, позвонила. Приятный мужской голос предложил рассказать о себе. Рассказала. Он ответил: ого, как это мило, вы нам подходите, заходите. Правда, генерального директора фирмы, Леонида Ефимовича, сейчас нет на месте, он в отъезде, как раз там, в Греции, но это не беда. Я подхватилась и пришла.

Она умолкла, прикрыв глаза. Пальцы ее, теребящие носовой платок, мелко подрагивали.

— Не хочешь — не рассказывай... — Я погладил ее по голове.

— Да нет, почему... — Она встряхнулась и, глядя сквозь меня, продолжала; — Фирма располагалась в одном из сталинских домов на Садовом, неподалеку от Калининского проспекта, вход со двора... Козырек над лесенкой в подвальное помещение, черная железная дверь... Меня это не особенно удивило — в те времена все фирмы ютились по подвалам, не то что теперь... Ну вот, вошла, внутри там все здорово было отделано: стены обшиты светлым пластиком, компьютер в приемной, мягкая кожаная мебель, ковровое покрытие на полу, кондиционер прохладно дышит — словом, очень солидно. Принял меня такой импозантный дядечка. Твидовый пиджак, рубашка без галстука, шейный платок, перстень с камнем на пальце — типичная наружность импресарио. Ах, как это мило, что вы нашли время. Давайте заключим быстренько договор, а детали обсудим...

Она поморщилась, массируя пальцами виски.

— Обсудим... Как-то он странно выразился... Обсудим — то ли априори, то ли...

Я напрягся и, подавшись вперед, опустил руку на ее плечо:

— Лиза, еще разок. Может быть, он сказал "обсудим a posteriore"?

— Похоже... А что это значит?

— Это из латыни. А значит — задним числом.

Незажженная сигарета, которую я вертел в пальцах, сломалась, табак просыпался в ладонь.

— Лиза, — тихо сказал я, — была ведь еще одна деталь... У него такие беспокойные пальцы, да? И он во время разговора постоянно теребит свой роскошный перстень, покручивает его на пальце, да?

— Именно так... Ты его знаешь?

Еще бы. Всего несколько дней назад мы с ним сидели в роскошном офисе в двух шагах отсюда и обсуждали кое-какие дела под присмотром бронзовой птицы на столе, и он по привычке обронил эту фразу: детали обсудим a posteriore.

Я несколькими штрихами набросал портрет моего партнера по тем переговорам. Она энергично кивнула:

— Да, похоже... Ну вот. Он передал мои паспортные данные секретарше. Та быстро вернулась с договором на фирменном бланке, опять-таки очень солидном, с такой красивой шапкой: логотип, фирменные реквизиты... Он поставил штришок рядом с фамилией генерального директора: мол, распишусь сам, пока шеф в отъезде, у меня есть право подписи. Они быстро оформили выездные документы, а потом... Ой, что это с вами? — прохладными пальцами она схватила меня за руку.

— Сафьяновая папка Модеста... — тихо произнес я.

— Что? — спросила она.

— Нет, Лиза, ничего.

Ничего, за исключением того, что такой бланк договора я видел год назад, когда унес из разгромленного дома учителя его сафьяновую папку. А потом, заглянув в нее, испытал чувство крайней неловкости. Это были очень личные письма — какой-то женщины к Модесту, — а на дне, под этим эпистолярием, лежал похожий бланк: изящная шапка с логотипом, выходные данные фирмы, а под ней крупный заголовок — "Договор".