Улица заканчивалась. Повернув голову, он увидел небольшую площадь. Возвышаясь белоснежной колокольней, посреди стоял православный храм. Макс поднял голову и увидел купола. Золотые, ни играли солнечными лучами, лучезарно отражая их свет. Глаза невольно зажмурились — сиянье маковок ослепляло. В Америке русские церкви иногда встречались к мегаполисах, их показывали по телевизору, но сейчас, впечатление от увиденного было куда сильнее. Ворожено всматриваясь в храм, он запоминал детали: купола, кресты, звонницу. Обходя строение по кругу, медленно приближался ко входу. Рядом остановилась женщина. Уже немолодая, в платке и длинной юбке, она возвела глаза на кресты и трижды перекрестилась. Макс встрепенулся: будто кто подсунул картинку из прошлого, точно так крестилась мать. Он никогда не вспоминал этого, но сейчас увиденная сцена заставила ожить воспоминания. Воскресить их из сумрака прошлого.

Мать крестила его, когда ему было уже пять. Почему она не сделала этого раньше, он не знал. Наверное, на то у нее имелись свои причины. Несмотря на нежный возраст, Макс хорошо запомнил тот день: сладкий запах ладана, раскатистое пение священника, прохладная влага купели: «Креститься раб божий…», — священник пел раскатистым басом. Его охватил страх. Нет, не детский. Страх тот был каким-то иным — всеобъемлющим, величественным, одухотворенным — он наполнял его детскую душу, как вода наполняет сосуд, с ног до головы. Священник с окладистой бородой макал в золоченный таз кисточку и брызгал ею на лицо и голову. Максиму хотелось сбежать, но бежать было нельзя. Мать крепко держала за руку и едва не плача, он ждал, когда все это кончится.

Из церкви он вышел с крестиком на шее. Страх, мучивший его дотоле, перешел в благостное облегчение. Нет, то был не животный страх, как при встрече с собакой или с пьяным соседом, а страх непонятного ему преклонения перед чем-то величественным и всеобъемлющим. Чем объяснить его Максим не знал. Вот и сейчас, по прошествии многих лет назад, он вновь чувствовал признаки того детского чувства — благовеянья перед чем-то величественным и завораживающим.

Нательный крест у него забрали в детском доме. Хотя на дворе стояли девяностые и, верить в Бога не просто разрешили, а это стало даже модно, директор детдома — закаленная атеистка, придерживалась старых воззрений: «религия — опиум для народа». А посему кресты под предлогом каких-то инструкции 50-х годов у вновь поступивших изымались и, больше никогда Максим его не видел. Сейчас же, как он подумал, ничего не мешает ему купить новый. Пройдя через калитку в церковной ограде, он подошел к резной двери. Толкнул створку, вошел. Внутри стоял полумрак. Свет в храм проникал сквозь небольшие оконца у самого купола. Удивительно, но сумрак не тревожил, напротив — успокаивал. Особая аура, исходившая от толстых каменных стен, навевала умиротворение и ощущение защищенности. Так странник, ищущий приюта от непогоды, испытывает облегчение, попав в радушный дом. Макс посмотрел по сторонам. Убранство было аскетично: сводчатый потолок с ликами святых, аналой, образа. Напротив входа, на возвышении — золоченый алтарь. В утренний час в храме почти никого не было. Две-три старушки в платках, протиравшие иконы, шептали молитвы. В стороне от входа Макс заметил прилавок с витиеватыми буквами: «Церковная лавка». На прилавке располагался нехитрый товар: книги, иконы, свечи. Последние были различны: тонкие, толстые, высокие и не очень. За прилавком, женщина в светлом платке читала про себя молитвослов.

— Извините, — Макс не узнал собственный голос: робкий и хриплый. — Я хотел бы…

Женщина подняла на него глаза.

— Да-да. Слушаю вас.

— Мне нужен крестик. У вас есть такой…, - пальцем он неуверенно показал себе на грудь.

— Нательный?!

— Наверное.

— Конечно. Вы — крещенный?!

— О, да!

Уж что-что, но в этом он не сомневался. Но в этом «о, да», сказанным совсем не по-русски, женщине почудилось лукавство.

— Молодой человек, вы уверены?! Большой грех носить крест, не будучи крещенным.

— Я же вам уже сказал, я — крещенный! Старый крестик у меня забрали в детдоме, сейчас хочу купить новый.

— Хорошо. Вам обычный?

— Да. Самый простой.

Она вытащила из-под прилавка коробку и извлекла оттуда несколько крестов на веревочках.

— Выбирайте.

— Мне вот этот!

Крест был без излишеств. Алюминиевое распятие и Спаситель на нем. Взяв в руки, Макс тут же надел его на шею. Он хотел спросить что-то еще, но его неожиданно опередили.

— Валентина, здравствуй. Я не надолго. — Невысокая, седая женщина в платке и темном платье протягивала продавщице деньги. — Хочу вот акафист заказать по своим.

— Конечно.

— И вот еще! Поставь, пожалуйста, за меня свечки за упокой.

— Кому?!

— Ну, ты же сама знаешь кому. Сыночку моему, да мужу тоже бы неплохо. Хоть он со мной и не жил, так что ж, не человек что-ли?! Его мымыра, наверное, и в церковь-то дороги не знает. А мужик там мучается.

— Хорошо.

— Спасибо, моя дорогая. Ну, я тогда побежала. На работу опаздываю.

— Благослови тебя Бог.

Нехитрый диалог, услышанный вскользь, вызвал новую волну вопросов.

— Извините.

— Что-то не так?

— Нет-нет, все в порядке. Я просто хотел спросить.

— Да.

— А, что значит, свечи за упокой?!

— Понимаете, — женщина отложила книгу. — Когда человек представляется, то есть умирает, душа его нуждается в поминовении и молитвах. Поэтому, когда кто-то ставит усопшему свечу или просто поминает добрым словом, душа там радуется и обретает благодать.

— А, если человек в этой жизни не знал, что такое добро?! А душа его не на небесах, а в аду?!

— Молодой человек, что вы такое говорите?! У каждого человека, при рождении есть свой ангел, который хранит его от грехов и невзгод. И никто не может доподлинно знать, куда отравится душа усопшего. Никто, кроме Господа.

— Но, ведь, есть люди, которые только и делали, что всю жизнь творили зло! С ними как быть?

Собеседница опустила глаза и взяла паузу.

— Вам бы Библию лучше почитать. А потом у батюшки причаститься. У вас, вижу, в душе потемки. А насчет вашего вопроса могу сказать так: Господь любому грешнику рад, если грешник тот раскаявшийся. Поэтому, каков бы не был человек, душа его заслуживает доброго поминовения. И даже, если там, — женщина возвела глаза вверх, — за грехи его земные он терпит страдания, молитва или поминовение облегчают очищение.