Шрифт:
Брюнет пожал плечами:
— Оставьте эти глупости. Положение крайне серьезное…
Юноша, казалось, не расслышал:
— Жаль, я не такой дурак… Иначе обязательно застрелился бы. Все европейские газеты получили бы сенсацию. Может, все-таки стоит?
Брюнет встал:
— Пойдемте. Вы слишком много говорите.
— А что мне еще делать? Только голос и остался… Ну, и несколько костюмов. Посидим, нужно обдумать…
— Что?
— Как проще и легче всего отправиться на тот свет.
— Тьфу!
— А вы что предлагаете?
— Телеграфируйте домой, попросите денег.
Лицо юноши мгновенно стало серьезным:
— Ну уж нет! Перед матерью я унижаться не буду!
Она от меня отказалась, пусть так и будет…
Он задумался, печально понурив голову. Майорат, глядя на него, вздрогнул, охваченный внезапной догаДкой.
Юноша сказал глухо:
— От матери мне ничего не получить, а милостыню просить не хочу.
— Что же тогда?
— Пойду в официанты.
— Тьфу! Пойдемте.
Брюнет грузно встал. Майорат с равнодушным, ничего не выражавшим лицом подошел к юноше, коснулся его руки:
— Послушайте…
— Кто вы? Что вам нужно? — зло вскрикнул юноша.
— Не спеши.
— Что вам нужно? Почему вы мне тыкаете?
Майорат усмехнулся:
— Потому что мы не чужие. Возможно, я и невежлив, но твое поведение нельзя назвать джентльменским…
— Опять тыкаете? Да в чем дело?
— Ты — Богдан Михоровский. Михоровский из Черчина, черчинская ветвь нашей фамилии…
Юноша отступил на шаг, от удивления потеряв дар речи.
Майорат усмехнулся, взял его за руку:
— Я не полицейский и не собираюсь тебя арестовывать. Я — Вальдемар Михоровский из Глембовичей. Ты меня не можешь помнить, но должен был слышать обо мне…
— Тот самый майорат?!
— Тот самый.
Юноша бросился ему на шею и расцеловал. Потом взглянул на своего оторопевшего спутника:
— Можешь забрать мой револьвер. Госпожа смерть получила отставку.
XVIII
Майорат забрал кузена с собой в Глембовичи. Ему понравилась откровенность Богдана. Когда Вальдемар спросил юношу, много ли у него долгов, тот ответил без обычных в таких случаях уверток и смущения:
— А! Дядюшка хочет заплатить мои долги? Вот это по-майоратски! Предупреждаю сразу, долгов у меня множество… не знаю, когда смогу вернуть вам эти деньги. Разве что… Когда получу какие-нибудь поместья — на Луне…
Майорат занялся долгами Богдана. Он ни словом не упрекнул кузена, зная, что в данный момент никакие упреки не помогут. Только однажды, увидев вексель на особенно крупную сумму, бросил:
— Слишком рано ты начал, и с большим размахом…
Богдан покраснел и грустно сказал:
— Как начал, так и кончил…
— А Черчин?
— Он уже не мой. Черчин перешел к Виктору. Все перешло к Виктору. А я всегда был enfante terrible (ужасный ребенок, фр.). Так меня однажды назвали в детстве, и я это прозвище оправдал вполне.
— Кто тебя втянул в игру? — спросил Вальдемар.
— Собственный азарт. Захотел много выиграть, да и влип. Оттуда трудно вырваться. Столько раз обещал себе и Стальскому, тому брюнету, что брошу непременно, да где там! Игра из человека делает скота…
И он облегченно вздохнул:
— Ну, Стальский наконец утешился! Узнав, что я больше не играю, обрадованный вернулся в Варшаву.
Все ходил по пятам и следил, чтобы я не выстрелил себе в лоб…
За несколько дней до отъезда из Ниццы Богдан сделался молчаливым, серьезным. В ответ на все расспросы Вальдемара он угрюмо отмалчивался, но наконец заговорил с необычным для него смущением:
— Дядя, у меня к тебе… просьба… Если я уеду, что будет… с Анной?
— Ага! Есть еще и Анна?
— Ну конечно, дядя. Разве я не Михоровский? Мы, Михоровские, всегда были покорителями женщин!
— Ты уже ее покорил? — усмехнулся Вальдемар.
— Мало того! Я ее завоевал! Подвиг, достойный глембовичских владетелей… — он шутливо склонился в низком поклоне, — чьим единственным представителем остался ты, дядюшка…
Майорат искренне рассмеялся: