Рассказав — причем в мельчайших подробностях — о визите Сары, Стрезер задал вопрос и получил от Чэда ответ на свой недоуменный вопрос.

— Я прямо адресовал ее к вам, — заявил с полной откровенностью молодой человек. — Сказал, что она непременно должна вас повидать. Разговор происходил вчера вечером и занял от силы десять минут. Мы впервые в открытую с ней поговорили — вернее, она впервые за меня принялась. Она знала, что я также знаю, как она относится к вам; более того, знаю, какие усилия вы прилагаете, идя ей навстречу. Поэтому я искренне вас защищал — убеждал ее, что вы рады быть ей полезным. И я, кстати, тоже. Я особенно подчеркнул, — продолжал молодой человек, — что она в любое время может располагать мною. Беда ее в том, что она просто не сумела выбрать нужный момент.

— Беда ее в том, — возразил Стрезер, — что она где-то в душе боится тебя. Меня она, Сара, не боится. Ничуть. Не боится, потому что поняла, в какой меня бросает трепет при мысли о некоем предмете, и это, как она чувствует — и совершенно справедливо, — дает ей великолепную возможность вгонять меня в краску. По-моему, она, что и говорить, была бы в восторге, если ты свалил бы на меня все, что только можно свалить.

— Что же я такого сделал, — спросил Чэд, вторгаясь в эту ясно очерченную схему, — чтобы Салли меня боялась?

— Ты был «бесподобен», «бесподобен» по нашему излюбленному выражению — тех, кто смотрит спектакль с галерки, — и это ее довело. Довело тем сильнее, что она убедилась: ты не ведешь никакой игры, не преследуешь ту цель, какую преследует она. Я имею в виду — цель нагнать страх.

Чэд не без удовольствия мысленно обозрел прошедшую неделю в поисках возможностей такого толкования.

— Я только старался быть с ней ласковым и приветливым, — приятным и внимательным, да и сейчас стараюсь.

Стрезер улыбнулся: как спокойно и ясно у Чэда на душе!

— Право, не вижу иного пути, как взять всю ответственность на себя. Тогда твои личные разногласия с ней и твоя личная вина сведутся к нулю.

Но как раз этого Чэд с его возвышенными представлениями о дружбе принять не мог. Ни за что!

Они оставались на балконе, где после дня невыносимой и ранней — не по сезону — жары ночной воздух особенно посвежел; оба поочередно стояли, прислонившись спиной к перилам, и все вокруг — стулья, цветочные горшки, сигареты, свет далеких звезд — гармонировало с настроением души.

— Отвечать вам одному? Ну нет! Мы согласились ждать вместе и решать вместе. Я так и сказал Салли: мы все решали и решаем вместе, — заявил Чэд.

— Я не боюсь взять на себя ношу, — отвечал Стрезер. — И не для того сюда, по крайней мере, пришел, чтобы ты снял ее с меня. Я, пожалуй, пришел для того, чтобы, образно говоря, на минуту-другую присесть на корточки — в том смысле, как опускается передними ногами на колени верблюд, чтобы легче стало спине. Впрочем, по-моему, все это время ты сам за себя решал. Я тебя не трогал. И сейчас хотел бы только сперва знать, к какому заключению ты пришел. Большего я не прошу и готов принять твой вердикт.

Чэд запрокинул голову к звездам и медленно выдохнул колечко дыма:

— Все так, я же видел…

Стрезер помолчал.

— Да, я предоставил тебя самому себе. И, кажется, вправе сказать, что с того первого часа или двух, когда призывал тебя к терпению, ничем тебе не досаждал.

— О, вы были сущим ангелом.

— Ну, если на то пошло, мы оба были сущими ангелами — вели абсолютно честную игру. Да им тоже обеспечили самые вольготные условия.

— Ах, — сказал Чэд, — и еще какие! Им была открыта, была открыта… — Казалось, он, попыхивая сигаретой и все еще устремляя глаза в небо, искал нужное слово — или, может быть, читал их гороскоп? Меж тем Стрезер ждал услышать, что было «им» открыто, и наконец получил ответ: — Открыта возможность не касаться моих дел, пойти на то, чтобы просто повидаться со мной и дать мне жить как живу.

Стрезера такая программа устраивала, и он явно дал понять, что местоимение во множественном числе, которым его юный друг обозначил миссис Ньюсем и миссис Покок, звучит для него без разночтений. Правда, Мэмми и Джим остались за бортом, но это лишь служило доказательством того, что Чэд знает, какие мысли бродят в голове его собеседника.

— Но они на это не пошли — чтобы ты жил как живешь.

— Нет, не пошли, — повторил Чэд. — Такого они и на минуту не могут допустить.

Стрезер задумчиво курил. Высокий балкон, на котором они стояли, был словно нравственным помостом, откуда они могли, глядя вниз, обозревать свое недавнее прошлое.

— У тебя, как ты знаешь, не было ни малейшего шанса, что они допустят такое и на мгновение.

— Разумеется — ни малейшего. Только если бы они захотели подумать, что…

— Но они не захотели! — Стрезер давно уже все расчислил. — Они ведь не ради тебя сюда пожаловали, а ради меня. И вовсе не за тем, чтобы посмотреть собственными глазами, чем ты тут занимаешься, — а чем я занимаюсь. Первый росток их любопытства при моей постыдной медлительности неизбежно должен был смениться вторым, и за этот второй, если мне позволено развернуть мою метафору, а ты не возражаешь против того, что я так выпячиваю это гнусное дело, они в последнее время и уцепились. Иными словами, когда Сара села на пароход, целью поездки был я.