Сюда к нему частенько заглядывали потолковать о делах и бедах паровозной тяги обходчики, машинисты, кочегары, а то и просто «для согрева» выпить чекушку или пол-литру.

Он не отказывался, но уже вдрызг не напивался. От запоя его отвадила свекровь, мать бывшей жены, Севкина бабка. Поначалу стыдила его, уговаривала, а потом заладила отбирать костыль, чтоб не сбежал в магазин или не сновал по дому в поисках припрятанной бражки. Но он тогда приноровился, приспособился, согнувшись к полу, ходить по дому на одной руке и одной ноге.

— Не удержишь! — злорадно нападал он на старуху. — Видишь, я как птица двулапчатая!

— Какая же ты птица, коли летать не можешь?

— Обыкновенная, искалеченная, подраненная!

Однако от пьянства все же отошел и пить стал только по праздникам, а в будни — изредка когда с приятелями или «с устатку», да и то в меру. Севка в таких затеях никогда не участвовал. Неожиданно, после денежной реформы 1947 года, Севмора разыскала мать. Прислала письмо и перевод в новых деньгах. Расспрашивала, сообщала о себе. Жила она к тому времени в военном городке на Дальнем Востоке. С другой, новой своей семьей. Разговоров о ней в доме не вели и не заводили. Потом еще от нее приходили письма, переводы и почтовая посылка с крупой и копченой рыбой. На письма не отвечали, от переводов и посылки не отказались. Как-то из конверта выпала фотография мальчика лет четырех, с надписью:

«Брату Севушке — от братика Мити».

Бабка молча забрала фотокарточку и положила на дно сундука…

На заводе Севмору сообщили, что за хорошую работу его хотят повысить в должности. Отец был горд и доволен. Бабка недоверчиво ворчала на них:

— Рано тешитесь! С такими знаками отличия, как у него, с наколочками и рисуночками, в начальники не выдвигают!

Севмор отмахнулся:

— Все мое со мной, а не мое — пустое!

Повышения не произошло не по этой причине…

Чуть ли не каждый день бабка провожала отца и ходила встречать его с работы: мало ли чего с калекой в дороге случится? Иногда, когда бабка занеможет, ходил Севмор. В конце зимы 1952-го, проводив отца, он повстречался на станции с какими-то бродягами и ввязался в драку.

Его арестовали и доставили в участок железнодорожной милиции. Потом завели уголовное дело, судили. Дали пять лет тюрьмы за самосуд над каким-то горбатым главарем шайки. В 1953-м по «сталинской амнистии» Севмора освободили, выпустили. Он вернулся домой, на завод. Но через год его нашли на берегу Демы избитого и израненного. Еле-еле отходили в больнице и долго лечили. На все расспросы упрямо отвечал, что ничего не помнит и не знает. И пусть больше к нему не пристают…

Обо всем этом написал в Туранск мастеру Игнатию Севкин отец.

В конце 50-х годов Севмор закончил техникум, и его назначили начальником цеха абразивного завода. Позднее уже мало кто из старожилов помнил о передрягах его нелегкой судьбы. Лишь он один не мог забыть. Да шрам, рубец от резаной раны через все лицо — от лба до подбородка — остался у него из прошлого на всю последующую жизнь…

На третьей встрече в Туранске, весной 1960-го, уже не было Петра Крайнова. Вместо него приехал его отец. После войны, пока отец служил в Германии, Петр еще несколько лет жил и работал в Туранске. В 1948-м поступил в спецшколу, позже в военное училище, которое закончил с отличием. Отец его, к тому времени кадровый генерал, был переведён в один из отделов инспекторского управления Министерства обороны и выполнял некоторые поручения в Комитете ветеранов войны.

Сын изредка, когда удавалось, навещал отца в его московской квартире, где на внешний взгляд было все, кроме главного — семьи и семейного обихода.

В гостиной висели три большие фотографии отца с сыном, а над ними — два карандашных портрета мамы и сестры Петра. На письменном столе лежали карманные часы с металлической решеткой, которые уже никогда не заводились, и в них остановилось прошлое время.

Петро со своей саперной частью нередко участвовал то в разминировании, то в военных учениях.

Во время военных учений 1959 года старший лейтенант Петр Крайнов со своим подразделением вынужден был разминировать участок и обезопасить людей от неразорвавшегося снаряда. Он выносил снаряд в безопасное место. Неожиданно снаряд разорвался в руках Петра…

На похороны прилетел из Москвы отец. Крышка гроба была наглухо забита. Останки молодого офицера бережно похоронили рядом с одной из братских могил…

В том же году отец вместе с друзьями Петра сходил на туранское кладбище к Зине Доброволиной, о которой слышал раньше много нежных слов от сына. Рядом с ним были Фаткул, Рудик Одунский, Юра Сидоров и Уно Койт с женой и тремя сыновьями, похожими на светловолосых викингов. На могиле Клары Койт жена Уно несколько минут читала католическую молитву. Уно с семьей прилетел из Таллинна, где к этому времени работал лесничим. Он покинул Туранск в начале 50-х, Закончил в Эстонии сельскохозяйственную академию, пошел по стопам отца. Позже Крайнов-старший через Комитет ветеранов войны помог ему найти захоронения его отца и братьев. Уно с семьей посещал эти места ежегодно.

Генерал Крайнов помог найти в Карелии и могилу погибшего в финскую войну отца Юры Сидорова. И сын с матерью наконец-то съездили туда на поклон… Юрка Сидоров уже в мае 1945-го запросился из Туранска к матери. Ушли прочь страхи и колебания. Его отпустили. Встреча с матерью в Ижовке произошла без обид и скандалов. Были только слезы.

Сидоров сначала устроился в мехмастерские совхоза, но потом окончил Кировский ветеринарный институт. Вернулся, стал животноводом, а вскоре управляющим скотофермой. Из Кирова привез жену, вятскую красавицу, которая родила ему двух погодков.