– Немножко не хватает майорана, – пробормотала Серафина с набитым ртом. – Но как же тебе удалось избежать смерти, Альдо? Как эти бандиты тебя не убили?

– Меня спасла девушка…

– Будь она благословенна! Надо думать, в Генуе женщины лучше мужчин…

– Причем здесь Генуя, когда она англичанка…

– Англичанка?… – ошарашенно переспросила Серафина и, что-то сообразив, окинула всех членов семейства торжествующим взглядом. В нем явственно читалось: не каждая мать в старых кварталах может похвастаться, что ее сына спасла от гибели англичанка. Захваченный воспоминаниями об Одри, Альдо пылко добавил:

– Вы не знаете, как она прекрасна! Так прекрасна, что и описать невозможно…

Воображение мгновенно перенесло Лауретту в одну из тех историй, что она видела в кино.

– Ты ее любишь? – простодушно спросила она.

Все с нетерпением ждали признания Альдо.

– Да, я ее люблю.

Джованни расхохотался.

– Значит, итальянок тебе мало и ты теперь решил искать жертвы среди иностранок?

Но Альдо не мог вынести шуток на этот счет. Стиснув челюсти, он предупредил шурина:

– Не советую распускать язык, Джованни, а то как бы мне не пришлось поправить тебе физиономию…

Тут уж все поняли, что дело серьезно.

– Ты хочешь на ней жениться? – робко осведомилась Лауретта.

– Да, если она не будет против такого мужа… Ее зовут Одри…

– Красивое имя, – заметил Джованни, желая загладить вину.

Мама наконец справилась с порядочным куском пиццы, мешавшим ей высказать свое мнение.

– Меня бы здорово удивило, откажись она за тебя выйти! Такой парень! Не слепая же эта девушка? Но скажи-ка мне, бамбино, а где живут англичанки?

– Да в Англии же, конечно!

– А это, случаем, не та страна, где вечно идет дождь?

– Так говорят. Не знаю, правда ли…

– И ты думаешь, она привыкнет жить здесь? При нашем солнце?

– Да солнце-то ладно… хуже, что я ни на что не годен…

От изумления Дино высоко вздернул брови. Здорово же мальчик влюбился, если до него это дошло! Наконец-то! Но Серафина, ослепленная материнской любовью, возмутилась:

– Я запрещаю тебе говорить глупости! Ни на что не годен! Взбредет же такое в голову!

– Я даже не могу предложить ей жилье…

– Ба! Потеснимся немножко…

Альдо не ответил. Зачем напрасно огорчать мать, пытаясь объяснить, что Одри не сумеет приноровиться к образу жизни Гарофани?

– Может, ей подойдет место моего Рокко?

Все, затаив дыхание, умолкли и бесшумно повернулись в сторону комнаты, где жил Рокко. На пороге неподвижно стояла одетая в траур Джельсомина. Довольная произведенным эффектом, она с горечью заметила:

– Я слушаю вас с самого начала… и хоть бы один вспомнил о Рокко… Рокко, который так вас всех любил…

Это последнее замечание открыло шлюзы тем рыданиям, на которые женщины клана Гарофани еще были способны. Марио присоединился к хору, ибо любил плакать не меньше, чем смеяться. Вдова не преминула воспользоваться случаем.

– От мертвых все хотят поскорее избавиться, разве нет? А я? Хоть кто-нибудь обо мне подумал? Что остается женщине, оставшейся без мужа, без детей, презираемой всеми, даже домашними? Где мне найти пропитание на завтра? Где обрету я крышу над головой? О несчастная, почему не погибла я вместе со своим мужем?

Словно все античные плакальщицы ожили в Джельсомине, и, упиваясь собственными рыданиями, она принялась рвать на себе волосы. Дино положил руку на плечо молодой женщине.

– Разве ты не знаешь, Джельсомина, что мы тебя никогда не оставим?

Альдо еще ни разу не видел своего дядю в таком смущении, и ему сразу вспомнились сказанные на борту судна слова Рокко насчет восхищения Джельсомины рыбаком. Но сейчас этой последней во что бы то ни стало хотелось закончить выступление. К тому же как истинная неаполитанка она искренне верила в то, что говорила в данный момент.

– Я была счастливой и уважаемой женщиной, а кто я теперь?

– Хочешь, я тебе сейчас скажу, кто ты на самом деле? – вмешалась Серафина, уставшая от этой сцены. – Ты просто зануда! Даже маленькой ты вечно хныкала по поводу и без повода! Лишь бы привлечь к себе внимание! Ты не имеешь права болтать, будто мы не любили Рокко… Каждый из нас глубоко опечален его смертью… а Марио так даже хотел наложить на себя руки!

Джельсомина, которую выговор старшей сестры вернул к реальности, все же с горечью заметила: