Котловины больше не было. Холмы, что находились слева и справа, сомкнулись, образовав круглую западню!

Я не верила своим глазам. Гигантским полукольцом-амфитеатром над нашими карликовыми фигурками высился лес. Крутая глыба с соснами и елями на уступах. Камни, обрывы; террасы, покрытые кустами, свисали в бездну. Желтая глина по срезу обрывов, темные слои чернозема, венчаемые зелеными шапками травы. И бесконечная, смертельно надоевшая тайга, уходящая высоко в вершины...

Под ложечкой жалобно засосало.

– А у Учителя сейчас обед, – зачем-то ляпнула я.

– Поесть бы, да, – согласился Турченко, осторожно присаживаясь на замшелый булыжник. Мне кажется, он зря это сделал. В таком состоянии очень трудно подниматься.

Невзгода застонала и рухнула в траву. Профессиональные качества уступили человеческим: она плакала, уткнувшись лицом в колени. Никто не комментировал ее поведение.

Я поняла, что напоминает мне этот ландшафт. «Белое пятно»! Дикое урочище. Уголок непуганой природы, затерянный в глуши и защищенный от людей хитроумными преградами. И где? Под носом у человека! До Магалая рукой подать. Почему так несправедливо?

– Господи, сколько времени потеряно... – прошептал Турченко.

– И сил, – напомнил Борька. – Мы-то ладно, переживем, но тебе придется подумать о скрытых возможностях организма.

– Долго можно думать? – Турченко кисло усмехнулся.

– Решай... – Борька пожал плечами. – Твои страдания. На футбол в принципе не опаздываем.

– Ты знаешь... – Турченко перешел на шепот, даже это давалось ему с трудом, боль душила. – Я очень люблю жизнь в любом виде... Всегда думал, что... по гвоздям, по пустыне, по минному полю, по трупам проползу, но жить буду... А вот за последний час, не поверишь, уже дважды ловлю себя на мысли, что баста, хватит... Вы уйдете, а я сяду под сосенкой, мятлик в рот засуну – удобно, хорошо, никуда не надо, можно закрыть глаза...

– Перестань, – поморщился Борька, – твой почин никто не оценит.

– Я оценю, – подняла Невзгода заплаканное лицо. – Я тоже никуда не пойду... Не могу больше...

– А почему, интересно, я могу? – со злостью выплюнула я.

Желающих остаться умирать не нашлось. Мы плелись обратно. Возвращаться к истокам распадка было самоубийственно. Едва забрезжили разрывы в холмах, мы повернули направо и узкой медвежьей тропкой поползли под утесом, напоминающим собачью голову. И вновь сплошным массивом тянулся лес. Мы свернули на восток, поволоклись куда глаза глядят...

Час за часом... Тайга издевалась в открытую, она не хотела нас пропускать. Груды бурелома, крапива в полный рост, коряги, колючие ветви сухостоин... Мы не шли, а стояли на месте, плача от отчаяния. Папоротник путался в ногах, паутина лезла в рот. Ныли раны, заработанные в непрерывной девятидневной баталии. До шести вечера мы прошли километра два, и то лишь благодаря Борькиному упорству, который проделывал проходы в зарослях, а мы ими бессовестно пользовались. Падали от усталости. Спать хотелось зверски. Глаза закрывались, возникали галлюцинации. Приходилось поддерживать Турченко. Невзгода превращалась в сплошную маску, Борька – в жалобного Пьеро с дурацкой улыбочкой. Когда среди холмов, на границе светлого бора и монолитной чащи, возникло заброшенное зимовье, мы были практически вымершими ископаемыми...

Местечко было мрачновато, но по-своему симпатично. Склон, усыпанный шишками и иголками, ручей у подножия, по бокам ступенчатые утесы, обросшие карликовым кустарником. Тишина. Даже ручей в глубоком, будто выдолбленном, русле протекал бесшумно. Приземистый сруб с узкими бойницами возвышался над склоном, полускрытый соснами. Двери не было – пустой проем. Бревенчатый настил, замшелые стены. Останки топчанов из горбыля и чурок. Никаких покойников десятилетней давности, никаких припасов для услады заблудших охотников. Только спрессованные пачки табака в полуистлевшем мешке, да рассыпанное по полу крошево того же курева – видно, косолапый рылся в курительном сырье, ища что-нибудь вкусненькое, а потом возмущенно размазывал зелье по полу.

– Последний приют, – мрачно пошутил Борька, ковыляя боком к топчану. Забрался на драную фанеру и, пробормотав что-то о кратком привале, махом отключился.

– Ни за что не буду спать, – прошептала уже спящая Невзгода. – Отдыхаем час и уходим...

Я очнулась от поглаживания по плечу и тихого шепота: «Даша, Да-аша...»

Я открыла глаза. Будет вам Даша... В зимовье царила полутьма. Дверной проем заслоняла толстая сосна. Бойницы пропускали мало света – в одной угадывался фрагмент утеса, в другой – серое небо в клочьях.

– Проснись, Даша... – Человек сидел передо мной на корточках и выводил нудным шепотом одно и то же.

– Какого чё... – начала я, но он заткнул мне рот ладонью.

– Тише... это я, не бойся... Не говори ни слова. Тихо поднимись и выйди из избушки. Разговор есть...

Он отпустил мой рот, поднялся, бесшумно покинул сруб. Сон развеялся. Боже мой, уже ночь! Это называется, мы прилегли на минуточку?

Я прислушалась. Двое, безусловно, спали. Один беспокойно храпел, другая посапывала. Ведомая нахлынувшим возбуждением, я поднялась со скрипучего топчана, на цыпочках вышла на улицу.