Кроме того, на севере было полно и других опасностей. По пути в отдаленные поселения вроде Таоса и Сан-Антонио одинокому всаднику приходилось остерегаться не только бандитов, но и диких индейцев: некоторые племена до сих пор, как их предки до прибытия испанцев, практиковали каннибализм. Бывая в тех краях на охоте, я неизменно проявлял осторожность, опасаясь этих двуногих зверей больше, чем четвероногих. К тому же я хорошо, пожалуй, значительно лучше, чем преследовавшие меня альгвазилы, знал не только север, но и малонаселенные земли на юге и востоке. Мне доводилось охотиться на краю обширной области гор и высоких равнин, которую мы называем долиной Мешико, и я знал, что находится за этими горами. Там царили жара и влага, висели ядовитые туманы и шли затяжные дожди, когда казалось, будто с неба обрушивается сам океан, причем вода в нем нагрета так, что впору свариться. И именно там, на побережье, находился главный порт колонии, Веракрус.

Эрнан Кортес основал город под названием Ла-Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус (Богатый Город Истинного Креста), когда впервые высадился на восточном побережье колонии еще в 1519 году. Интересно, что столь гордое имя было дано заложенному Великим Завоевателем поселению вовсе не из-за неслыханных богатств, поскольку конкистадоры не нашли там ничего, кроме болот и песков. Нет, оно отразило мечты Кортеса, его неутолимую жажду обогащения.

Добравшись до Веракруса, я найду способ сесть на корабль, который, может быть, отвезет меня в Гавану, королеву Карибов.

Мне необходимо было выбраться из колонии. Теперь нечего даже надеяться на то, что в случае поимки меня отправят на манильском галеоне на Филиппины. Куда как более вероятно, что альгвазилы повесят меня на ближайшем дереве. Так что побег через Веракрус – это единственный выход.

Чтобы попасть туда, мне придется пересечь горы, спуститься к жаркому побережью и проследовать по нему на юг, к порту. Да уж, приятным и легким этот путь никак не назовешь. Мало того что все это время за мной будут охотиться альгвазилы, а все дороги кишмя кишат разбойниками, так вдобавок в зловонных прибрежных болотах путника подстерегают прожорливые крокодилы и еще более прожорливые москиты, разносчики страшной болотной лихорадки vomito negro.

Размышляя о предстоящем путешествии, я вспомнил заявление Бруто: якобы как раз «черной рвоте» я и был обязан своим превращением в гачупино. Если его рассказ о подмене ребенка правдив, то каким, интересно, стал бы настоящий Хуан де Завала, останься он в живых? И еще интереснее: а как бы сложилась моя собственная жизнь, не превратись я в другого человека?

Действительно ли моя мать была ацтекской puta – шлюхой? То, что она продала своего ребенка, само по себе еще не делает ее проституткой или даже плохим человеком. Наш мир всегда был суров к беднякам и уж совсем беспощаден к несчастным женщинам, родившим вне брака. Возможно, она продала младенца в надежде дать ему шанс на лучшее будущее.

Этот лживый негодяй Бруто утверждал, будто моя мать была проституткой, но можно ли ему верить? Ясно ведь, что он стремился всячески опорочить и уничтожить меня, испугавшись, что я сам займусь ведением дел и отлучу его от кормушки. Недаром он сначала пытался отравить меня и присвоить мое имущество в качестве законного наследника, а со своим разоблачением выступил лишь после того, как этот подлый план провалился.

Так я скакал, ломая над этим голову, добрый час и в конце концов пришел к убеждению, что все это гнусная ложь. Из меня вышел прекрасный кабальеро, а разве могло такое случиться, не будь моя мать чистокровной испанкой, если не из семьи носителей шпор, то, по крайней мере, из хорошей креольской фамилии. Наверняка я появился на свет как плод ее преступной любви к какому-нибудь титулованному гачупино, графу или маркизу, и бедная женщина отдала меня в руки Бруто, дабы я не рос бастардом, а занял положение, подобающее мне по крови.

Главная дорога от столицы к Веракрусу проходила от Пуэблы к Халапе, а потом вниз к побережью. Далее, вдоль побережья, она тянулась через пески и топи, что вкупе с постоянной жарой делало климат в этом регионе крайне нездоровым. Сама дорога далеко не на всех своих участках заслуживала такого названия. Местами то была всего лишь тропа для вьючных животных, что не мешало ей быть одним из самых оживленных маршрутов в колонии, ибо именно по ней перемещалась большая часть ввозимых в Новую Испанию и вывозимых отсюда товаров.

Ни малейшего желания ехать этой дорогой у меня не было, ибо она находилась под постоянным приглядом вице-королевских альгвазилов. Существовала и другая возможность – двинуться к крутым горным перевалам и выйти к побережью севернее дороги на Халапу. Мне доводилось охотиться в тамошних краях, и однажды я уже проделал весь путь до побережья. Там не было гаваней, туда не приставали корабли, а на немногочисленных плантациях выращивали бананы, кокосы, сахарный тростник и табак.

Путь по крутым, узким горным перевалам (сначала под тропическими ливнями, а потом в страшной духоте через болота с их болезнетворными испарениями) обещал быть трудным и опасным, однако здесь я рисковал встретиться лишь с редкими путниками, по большей части индейцами на ослах, да с небольшими караванами вьючных мулов, перевозившими в горы то, что выращивалось на плантациях, а вниз, к побережью, – необходимые товары: одежду, кухонную утварь и пульке.

Я вспомнил, как во время предыдущей поездки вдоль побережья наткнулся на древние индейские руины – Тахин. Это название я узнал от Ракель, имевшей обыкновение читать мне нудные лекции о великих индейских цивилизациях, которые существовали в Америке до высадки Кортеса. Теперь этот город превратился в заросшие травой развалины, но сохранились мощеные площадки, обнесенные каменными стенами. Ракель рассказывала, что такие площадки служили для игры с твердым каучуковым мячом, которую в древности приравнивали к священнодействию, ибо проигравшую команду приносили в жертву богам.