— Только финансами и больше ничем? Как это скучно, должно быть!

Джимми просветлел:

— Еще я в карты играю! Хотите, сыграем?

— Во что именно? — осведомилась я.

— В «войнушку».

— Надо полагать, вы намерены жульничать?

— Да, — вздохнул Джимми.

— Ну что ж. Возможно, я все-таки сыграю с вами партию-другую — после обеда.

— А можно уже прямо сейчас начать обедать? — спросил Джимми.

— Вас не слишком-то заботят хорошие манеры, верно?

— Ну-у-у, когда так сильно хочется есть…

— Вижу, кое в чем вы честны!

Джимми пожал плечами:

— Вообще-то во всем, кроме карт. Почему-то в картах я не могу не жульничать. Не получается!

— Ладно, давайте есть!

В конце концов, мне тоже не терпелось начать игру. Я ценю хорошую партию в карты, а Джимми обещал быть превосходным партнером.

Эмма появилась к концу супа. Она явно рассердилась, что мы не стали ее дожидаться. Для нее хорошие манеры значат очень много, и ей хотелось, чтобы мы поняли, как сильно она обижена. Поэтому держалась она несколько чопорно. Но я притворилась, что не замечаю, а Джимми даже не притворялся — он и вправду ничего не заметил.

— Мне что-то не хочется супа, — сказала она.

— А зря, — заметил Джимми с набитым ртом. — Очень вкусно. Точно не хочешь попробовать?

— Нет, благодарю, — сдержанно ответила Эмма.

Я позвонила Парксу, и он тотчас явился с серебряной кастрюлькой в руках.

— Что это? — спросил Джимми.

— Беф-бульи, — объявил Паркс.

— Пожалуй, я попробую, — слегка оживилась Эмма. — Звучит изысканно!

Но когда Паркс положил ей порцию, она изумленно взглянула на тарелку, потом недоверчиво — на меня:

— Да это же просто мясо вареное!

Я рассмеялась:

— Вот видите, если отбросить покровы загадочности, перед вами самая обыкновенная женщина — ну, разве что любит пускать пыль в глаза.

Эмма тоже рассмеялась, а за ней и Джимми, и лед был растоплен. Я спросила Эмму, чем она хочет заняться, пока мы с ее братом будем играть в карты. Она ответила, что будет просто смотреть на нас и думать.

— Думать о чем?

— О том, как добраться домой.

— А вы позвоните родителям, — предложила я. — И они за вами приедут.

— Да нет, по телефону трудно объяснить. И потом, начнется такая суматоха…

— То есть вы считаете, — изумилась я, — что до сих пор никакой суматохи не было?!

— Честно говоря, я как-то об этом не думала. Я все время думала о Микеланджело и о том, чтобы нас не поймали. Ах, если бы вы мне сказали, Микеланджело сделал ангела или нет! Тогда я могла бы спокойно ехать домой.

— А почему вам так важно это знать? — спросила я.

— Потому что… потому что…

— Потому что вы поняли: побег из дома ничего не изменил? Вы остались все той же Эммой из Гринвича, которая строит планы, стирает и вечно следит за порядком..

— Наверно, да… — проговорила она еле слышно.

— А почему вы все-таки решили бежать?

Эмма ответила не сразу, а когда решилась, то говорила медленно, задумчиво. Видно было, что она впервые облекает в слова мысли, которые беспокоили ее уже давно.

— Все началось с того, что я рассердилась на маму с папой. Тогда мне и пришла в голову эта идея. Но это была просто идея. Потом я начала ее обдумывать. Нужно было кучу всего предусмотреть, и я очень много предусмотрела, правда, Джимми? — Она повернулась к брату, и он кивнул. — Мне нравится планировать. Особенно когда никто об этом не знает. Я очень здорово планирую.

— И чем больше вы планировали, — перебила я, — тем больше ваша жизнь вне дома становилась похожа на жизнь дома, как если бы вы никуда не уезжали?

— Да, — ответила она. — Но все равно жить вне дома нам понравилось.

(Видите? Эмма все время была настороже, чтобы не проговориться, где именно «вне дома» они жили. Я ее не торопила и не настаивала — очень уж мне хотелось ей помочь. И нечего ухмыляться, Саксонберг! Да, в глубине души мне не чуждо милосердие.)

— А что вам больше всего нравилось, когда вы жили… не дома?

Джимми ответил первым:

— Что не надо было ничего делать по расписанию!