– исходное состояние системы коммуникации, включающей слоговые звуки (фонемы), мимику и жесты, как у ближайших родственников шимпанзе;

– необходимый разрыв жесткой инстинктивной связи между эмоциями и фонемами, как одно из условий последующего смещения от преимущественно жестовой коммуникации к звуковой;

– следовательно, не просто переход к прямохождению, но с постоянно занятыми орудиями руками, иначе преимущество получила бы жестовая, а не звуковая коммуникация;

– постоянная коммуникация между двумя, как минимум, прачеловеческими стаями;

– переход от звуковой коммуникации в масштабах всей стаи (на низких частотах) к более тесной коммуникации в меньшем пространстве и, вероятно, в малых группах (на более высоких частотах);

– быстрое наращивание и совершенствование инструментов коммуникации, характерное в истори­ческие периоды для сообществ в состоянии войны;

– модификация ранней детской стадии развития, с повышенным интересом к жестовой и звуковой коммуникации взрослых и стремлением к обязательному участию в ней;

–  поэтапное появление двух дополнительных детских стадий развития (второй и четвертой), обуслов­ленных появлением новых контуров коммуникации и уровней развития языка.

Кроме того, следует особо отметить в качестве общих признаков процесса две красивых анало­гии или конвергенции, сближения отдаленных процессов развития:

– во-первых, это теория «языка как мозгового паразита» о довольно впечатляющей аналогии взаимно­го влияния развития языка и развития мозга с сосуществованием двух биологических видов – хозяина и паразита;

– и еще одна не менее впечатляющая аналогия вытекает из сравнительной таблицы функциональной близости систем коммуникации у разных видов, причем самым близким по функциям «языка» биологическим видом оказался самый генетически отдаленный из исследуемых – пчёлы.

Из второй аналогии следует необходимая гипотеза о том, что на каком-то этапе развития важной частью коммуникации в прачеловеческом сообществе было обязательное представление на­личными средствами языковой коммуникации одной части стаи, вернувшейся с охоты, перед остав­шейся частью. Тратить жизненную энергию таким образом возможно только под угрозой нападения, то есть и этот признак подразумевает разделение стаи на две противостоящие, но стремящиеся к примиряющей коммуникации части.

Наконец, среди общих условий названы два важных принципа эволюционного развития, которые С.А.Бурлак выводит из обозреваемых частных теорий и эмпирических обобщений.

Первый принцип заключается в том, что новые морфологические признаки (мутации) закрепляются в генотипе не в качестве причины изменения поведения, в том числе коммуникации, а как следствие появления и широкого распространения поведенческих стереотипов на предшеству­ющем долгом этапе антропогенеза. То есть мутации и отбор закрепляют в потомстве приспособлен­ность к ранее сформированным социальным условиям, в том числе формам коммуникации.

Второй важный принцип заключается в том, что развитие и усложнение языковых средств коммуникации является одновременно следствием и условием расширения набора и усложнения поведенческих программ, в том числе вследствие выхода в новые экологические ниши и расширения рациона всеядного вида.

Заметим, что этот принцип, который в обзоре С.А.Бурлак является важным выводом, в рекон­струкции Р.Романова изначально является методологической базой исследования, лежит в основе всей реконструкции.

Начнем с наиболее очевидного противоречия, выявленного в обозреваемых теориях глотто­генеза. Бурно развивающийся, судя по морфологическим изменениям мозга и гортани, на всех стади­ях антропогенеза прачеловеческий язык, как средство для коммуникации внутри одной популяции – совершенно избыточный механизм. Энергетические расходы на такую сложную коммуникацию и, особенно, на обучение ей не оправданы, поскольку все социальные проблемы в стаях приматов такой же численности – от 10 до 100 особей вполне решаются языком мимики и жеста. А сообщества homo большей численности появятся только в начале исторического периода.

Предположение о том, что сложная языковая коммуникация нужна для общения между сосед­ними популяциями тоже не выдерживает критики, ибо никакой значимой мотивации для такого постоянного сообщения у современных приматов не обнаружено. И даже там, где приматы вынуж­дены общаться с сообществом приматологов, мотивация к языкознанию у приматов весьма ограни­чена. Хотя сам по себе этот опыт обучения языку-посреднику подтверждает необходимость базового условия двух разных сообществ!

Между тем, это базовое противоречие снимает предложенная в «Заповеди Субботы» подроб­ная реконструкция «неслиянного и нераздельного» состояния прачеловеческого сообщества, где сосу­ществовали две противостоящие, но при этом стремящиеся к единству части – условно «мужская» и «женская», семейно-консервативная и радикально-феминистская. Это главная предпосылка к быстро­му развитию инструментов «войны полов», включая языковые средства коммуникации. Базовый факт раскола прачеловеческой стаи подтвержден совсем недавним открытием палеонтологов, установив­ших по анализу микроэлементов в костных останках архантропов, что женская часть популяции, в отличие от самцов, была намного более мобильна и находила пищу на значительном отдалении от основной стоянки.