— Лья! Ты меня, никак, хоронить собралась? Мы так не договаривались! — оцепенение прошло, она расплакалась. Он не понимает! Теплый! А через час будет холодным, таким же, как все они, как она сама — и уже никогда не согреется! — Лья, душа моя! Ну, успокойся! Пойдем лучше, похулиганим напоследок!

Он отнес ее в спальню. И в самый ослепительный миг она воткнула ему в основание шеи отравленную иглу. Он удивленно и виновато улыбнулся и рухнул ничком. Она заревела в голос, выбралась из-под ставшего непомерно тяжелым тела. Перевернула его на спину, всхлипывая навзрыд, достала нож и кисточку. Чиркнула по ладони ножом и, макая кисть в натекающую кровь, стала рисовать. Два серпа на лбу, рукоятью к носу, от переносицы вверх — колос. То же — над сердцем, на солнечном сплетении, внизу живота, на стопах ног и на тыльной стороне кистей рук. Ревела.

— Рэнни, Рэнни, милый, за что? Зачем они это с нами сделали!

Открыла ему рот, разжав ножом зубы, вылила кровь, собравшуюся на ладони. Еще. Еще. Началась трансформация поднятия. Рисунки на теле впитывались и исчезали. Кожа светлела, темнели волосы, изменялась форма ушей. Лья тихо бормотала древнее: «И пришла святая мать ле Скайн в облике человечьем, и призвала Жнеца Великого, и сказала: „Се, зри, плоть от плоти моей, дух от духа моего, и нарекаю ему жизнь вечную. Не для жатвы колос сей, ибо уже скошен. Но не снимай его с нивы, ибо это мой урожай“». Она без оглядки, без жалости к себе отдавала заклинанию всю свою энергию. Он дал ей так много — весь мир и самого себя, а она могла так мало — только это. Жнец Великий! Святая мать ле Скайн! Пожалуйста, прошу вас, умоляю, пусть он будет другим! Пусть не станет он таким, как все мы, дети ваши! Хоть что-нибудь пусть у него останется от него прежнего, пусть не любовь ко мне, но хоть какое-то теплое чувство! Пусть не станет он черствой, расчетливой, практичной скотиной, существующей только для себя и своих удовольствий! Молю тебя, мать ле Скайн, и припадаю во прахе — пусть хоть малость останется от него прежнего! Он не заслужил такого конца! Это моя, моя вина, это я хотела любви, а не служения! Покарай меня, но позволь ему сохранить хоть подобие прежней жизни!

Изменения завершились. На закапанной кровью простыне лежал стройный черноволосый юноша. Волосы вились крупными кольцами, ресницы закрытых глаз лежали крыльями черных бабочек. Пухлые губы прихотливого изгиба, тонкий, слегка вздернутый нос, а через него — полосой — россыпь темных веснушек, как напоминание о прежнем цвете кожи. Лья так и сидела, поджав ноги, на краю кровати, глядя на него и шмыгая носом. В руке, сложенной лодочкой, набралась кровь и капала через край. Вспорхнули ресницы-бабочки, глаза открылись. Они больше не отсвечивали красным. Темно-вишневые. Как у всех.

Улыбнулся. Она жалко улыбнулась в ответ дрожащими губами. Взгляд его стал озабоченным, он одним движением заживил ей ладонь и потянул к себе. Она неловко повалилась на бок, он повернулся, стал целовать, быстро шепча:

— Ну, зачем ты так? Все хорошо, ну, видишь? Все получилось, ну, не плачь! — гладил по голове, целовал руки. У Льи началась истерика. Так похоже — и так не похоже! И слабость дикая, энергии нет совсем, и ручей — горный ручей на цветущем лугу — теперь пересох, и ничего уже не исправишь, ничего! Она была безутешна. И он сделал невозможное — он поймал ее на взгляд. Ее, суккуба! Она прекрасно понимала, что он делает — сама так умела, как всякий вампир — и сознавала неправильность, невероятность происходящего. Но сопротивляться не могла, да и не хотела, почувствовав вдруг себя защищенной и утешенной.

— Вот и все, все хорошо, я тебя никому не позволю обижать, а обидит — я его съем, правда-правда! — шептал он. — Иди сюда! Мы с тобой прервались так некстати! Но ты ведь меня извинишь? Я тут немножко умер, но удовольствие доставить все еще могу! — Лья невольно захохотала. Час спустя она, приподнявшись на локте, заглянула ему в глаза.

— Кто ты? Кого я сотворила, Рэнни? Нельзя поймать на взгляд вампира, как ты это сделал? Нет, я тебе благодарна, и ты сделал очень правильно — иначе я бы не успокоилась — но как? Почему мне кажется, что я сотворила что-то ужасное? Что ты чувствуешь, Рэнни?

— Я тебя люблю, — спокойно улыбнулся он. — А способности… Вряд ли я буду их растрачивать на кого-то там… — он неопределенно помахал рукой. — Ты же знаешь, я ленив! Чхал я на них. Ты — другое дело, для тебя не жалко!

— Да-а, — потрясенно протянула Лья. — Похоже, ты действительно все тот же Рэнни…

— Донни. Теперь я буду Донни, — уверенно сказал Берэн. Он лежал, закинув одну руку за голову, другой прижимал к себе Лью. — Берэн, Рэнни — они умерли, Лья! Посмотри на меня — я похож на дроу? Вот именно. И вообще, покажи, наконец, мне меня! Интересно же, что получилось! — Он соскочил с кровати. Лья с улыбкой наблюдала, как он разглядывает себя в полированном металле. Энергии не было совсем, глаза закрывались, но от сердца немного отлегло. Кажется, у нее что-то получилось! Кажется, он не стал к ней равнодушен. Может быть…

— А что! Неплохо! Молодец, Лья, мне нравится эта тушка! А тебе? Лья! Лья? — Она спала. В первый раз за последние десять лет она заснула с улыбкой. Он посидел рядом, гладя ее по голове, заплел ей кудри в косу, поцеловал в лоб. Потом оделся и вызвал Дочерей Жнеца.

Спустя сутки в Резерве Руки Короны появился новый мечник Донни дэ Мирион. Была осень 8246 года.

Какая омерзительная слабость! Так гадко она себя не чувствовала с тех пор, как перестала быть живой. Может, ее не долечили? До первого корпуса, за выпиской, тащилась нога за ногу. Как говорила мама, «ветром шатает». Сходила в корпус кормлецов, поела — не помогло. И что вообще случилось? Тут спрашивать явно бесполезно. Кто бы ей объяснил, с чего, собственно, она сюда попала? На ресепшене ей вместе с выпиской из истории болезни подали запечатанный конверт. Она вскрыла его на крыльце первого корпуса. Знакомый почерк!

«Милая! Если я тебя не встречаю, значит, рейд закончился неудачно и я в ящике. Не жди меня, иди домой — печать в конверте. Я приду сразу, как выпустят. И, напоминаю, тебе это стерли: я теперь вампир, и зовут меня Донни. Остальное — при встрече. Целую и бегу. Твой бывший Рэнни.»

Ничего не поняла. Перечитала еще раз. Рэнни — вампир? Рэнни? Ее теплый щедрый Рэнни стал таким же, как она сама — расчетливым прагматиком? Как это случилось? Почему? Он заболел? Они вместе заболели? Как же она его узнает? Насколько он изменился? Ей вдруг стало плохо почти физически. Навалилось чувство огромной утраты, как будто ее ограбили, обобрали до клочка, до ниточки. «Это любовь, Лья?» — вдруг вспомнила она и с удивлением вытерла слезы. Это что-то новенькое! Вампиры не плачут! Еще не хватало, чтобы ее кто-нибудь увидел за этим занятием! Не долечили, точно!