— Смотри, костры зажгли!

Только приглядевшись повнимательнее, я смог увидеть крохотные светящиеся точки.

Мы легли на спину и принялись разглядывать темнеющее небо. Островитянин умел увидеть там звезду еще до того, как, казалось мне, она загорится.

Он и в темноте видел. Когда буйволица, ступая неторопливым шагом, несла нас домой, ему удалось в кромешной тьме различить надвигающуюся на нас огромную тень — бодливого буйвола, и мы успели вовремя свернуть с дороги.

Я уже стал побаиваться его глаз. Я был уверен, что он тот самый, кого в народе у нас называют «разноглазым». Бай Хоа говорил, что разноглазые — все, как один, жулики и обманщики. Но как станет проявлять свое вероломство Островитянин в отношении меня? Уж не собирается ли он оклеветать меня в чем-нибудь перед пастушатами, или, еще того лучше, — не утопит ли он меня в реке, куда мы часто ходили купаться?

И все же, не будь Островитянина рядом, мне бы его очень не хватало. Он был славный малый и, что бы я ни сказал, во всем со мной соглашался.

Наша буйволица Бинь была поручена моим заботам. Теперь ее пасти было труднее, чем прежде. После того как мой отец ушел в армию, выводить Бинь на пахоту стало некому, и буйволица, не чувствуя над собой строгой хозяйской руки, совсем разбаловалась. Едва ее выпускали за ворота, как она норовила удрать к реке и подраться там с другими буйволами. Я велел Островитянину сплести из тутовника кнут, специально чтобы разгонять сцепившихся буйволов.

Островитянин старался выбрать для Бинь места с особенно сочной травой. Если ему удавалось удержать Бинь от драки с буйволами, на обратном пути я позволял ему устроиться за мной на спине у Бинь. Я погонял Бинь, чтобы она бежала быстрее, и Островитянин взвизгивал, цеплялся за меня обеими руками. Бинь бежала почти как резвый конь. Если никто из нас не падал, я говорил, что это только благодаря моему искусству управлять буйволицей. Но если мы оба оказывались на земле, я доказывал, что Островитянин слишком крепко за меня ухватился и помешал мне.

Чаще всего мы возвращались домой со здоровенными шишками на лбу. Шишек этих становилось все больше и больше, и скоро количество их приняло такие угрожающие размеры, что вмешалась моя сестра. Она сказала, что я целые дни бездельничаю на реке, играю в разные игры, от которых «попахивает феодализмом», и пригрозила, что, если я не прекращу, ей не останется ничего другого, как написать обо всем отцу. Он приедет и задаст мне хорошую порку, чтобы я прекратил лоботрясничать, и так Островитянин из-за меня ходит весь в синяках и шишках.

Но число шишек на наших лбах не только не уменьшалось, а, наоборот, все возрастало. Бон Линь заметил, что нас следовало бы как можно скорее отправить учиться. Я уже однажды ходил в класс, теперь это должно было произойти вторично.

Дедушка Ук считал, что сейчас, когда страна получила независимость, и учиться нужно начинать с юных лет.

Моя сестра и жена Бон Линя заявили, что мы с Островитянином во что бы то ни стало должны стать специалистами.

А какой же получится специалист из неуча!

И в ожидании, пока будет построена новая школа, нас с Островитянином определили в «домашний класс» к учителю.

Дом учителя стоял на нижней улице и был укрыт густой зеленью митов. Во дворике буйно росли пионы. Уже от калитки становились видны подвешенные к навесу веранды клетки с дроздами и голубями. Вокруг дома под крышей были навешаны верши, пустые клетки и силки для птиц, сплетенные из мелко наструганной блестящей бамбуковой дранки.

— Чтобы мальчик мог спокойно учиться, — сказал Бон Линь, — нужно дать ему настоящее имя.

Жена его тоже согласилась, что такое имя, как «Островитянин», звучит странно.

Бон Линь добавил, что имя должно быть звучное и ясное.

Дядя Туан сказал, что у его сына уже есть имя — Нгу'eн Би'eн, и это уже здесь, в Хоафыоке, пастушата прозвали его Островитянином.

Но дедушка Ук рассудил, что «Островитянин» звучит совсем неплохо и напоминает мальчику о том, где он родился. С ним согласились — ведь перемена имени дела не меняет, и за Островитянином осталось его старое имя.

И вот в одно прекрасное утро мы пришли на первый урок. Островитянин был одет все в те же штаны на лямках и берет, который какой-то иностранец обронил с проходившего судна. Островитянин нашел этот берет в один из своих выходов в море.

Ребята, которые уже собрались у учителя Ле Тао, с улюлюканьем окружили Островитянина. Один из них все пытался заглянуть ему в нос, не прячется ли там хобот, и подстерегал Островитянина, когда тот выходил пить — не ноздрями ли он будет это делать.

Учитель показал Островитянину букву «а» и перешел к букве «б». Потом он показал букву «к». Если к «б» прибавить «а», будет «ба», к «ба» прибавить «к», будет «бак», сказал он и велел Островитянину несколько раз прочитать это слово.