Злой и мрачный я сидел на спине у буйволицы. Бинь тоже шла медленным, тяжелым шагом. Погода менялась. Давно уже перестали дуть южные ветры, и небо было пасмурным. Полоса тутовника потеряла свою сочную свежесть.

Тутовник был теперь серовато-белесым. На ветках лишь кое-где оставались пучки мелких листьев, чем-то напоминавшие редкие пучки птичьих перьев.

Я очень хорошо помнил выступление того приезжего перед комитетом местной самообороны. Он несколько раз повторил тогда: не сегодня-завтра мы начнем строиться, не сегодня-завтра мы решим то-то и то-то, у нас будет то-то и то-то. Как только сестра смеет говорить, что я стал таким же вралем, как Ты Банг! Наверное, не было еще человека, так жестоко оклеветанного, как я. Даже мама, которая всегда раньше принимала мою сторону, теперь заодно с моей обидчицей — ведь она считает, что сестра права.

Я хлестнул как следует Бинь, которая уже вышла на берег реки. Бинь, не ожидавшая такого обращения, сначала пустилась было вскачь к реке, потом с достоинством улеглась в воде у кромки берега.

Я с тоской озирался по сторонам. У противоположного берега застыла в ожидании лодка перевозчика. Словно подрагивали прикрытые легкой дымкой очертания холмов. Росшие на вершинах холмов баньяны издали казались похожими на лохматых рассерженных стариков. Я подобрал камешек и швырнул в реку.

Позади послышались чьи-то шаги. Оглянувшись, я увидел подходившего ко мне Островитянина. У него была новость: дядя Туан решил поехать в Дананг проведать своего брата. Островитянин хотел поехать вместе с ним.

— Поезжай куда хочешь, — бросил ему я. — Твое дело.

Я поделился с ним всем, что случилось. Как я сам слышал о том, что не сегодня-завтра у нас начнется большое строительство, и как моя сестра обвинила меня в том, что я враль.

— Ну и что? Что тут такого? — удивился Островитянин. — Почему она не верит? Конечно, у нас обязательно будут десятиэтажные дома! И я слышал — у нас на острове то же самое говорили. Да, не сегодня-завтра у нас будет все. К нам придет счастливая жизнь. Мы заживем в достатке, построим огромные дома, повсюду без конца и без края будут цвести сады, будут бассейны для плавания, стадионы, и мы будем строить корабли, которые пойдут бороздить океаны. Все очень просто, — продолжал он. — Мы это можем быстро сделать. Из Советского Союза на самолетах нам пришлют кирпич и известь. Всякие механизмы у них уже есть готовые, они их нам тоже на самолетах привезут. Нам остается только вырыть землю под фундамент и все это поставить. Дней в пять-семь управимся. А дома будут не только десятиэтажные, но и в двадцать и в тридцать этажей. Вот тогда твоя сестра сама во всем убедится! И чего ты злишься? Себе только хуже делаешь!

Когда Островитянин это сказал, я чуть не бросился его обнимать.

Вот уж никогда не думал, что найдется человек, который так хорошо поймет меня!

Островитянин мне настоящий друг и единомышленник. Вот умница — сообразил, что советские самолеты помогут нам поскорее построиться! Я говорил о десятиэтажных домах, а он о двадцати- и тридцатиэтажных. А океанские корабли, бассейны для плавания и гигантские парки, о которых он говорил? Это чего-нибудь да стоит!

Я посмотрел на него повнимательнее. Его лоб, который, как мне раньше казалось, некрасиво выступал вперед, был просто большим, какие, как говорят, бывают у умных людей. Раньше я называл его «разноглазым» и ждал от него какого-нибудь вероломного поступка, но сейчас я понял, что у него самые обыкновенные глаза. Курносый нос его, как у нас считают, говорил о доброте сердца.

— Откуда ты знаешь все, про что сейчас говорил? — спросил я.

— У нас на острове тоже революция была! Так говорил дядя Тхань. Он приезжал к нам от Вьетминя [23] и выступал на открытии курсов по ликвидации политической неграмотности!

Я придвинулся поближе и обнял его за плечи:

— А ты не спрашивал дядю Тханя, какая жизнь тогда будет у ребят, что они станут делать?

— Всем ребятам дадут форму и кожаные ботинки.

У меня никогда не было формы, и кожаные ботинки я видел всего один раз в своей жизни. Я запомнил только, что они сильно блестят.

— А про то, что все станут врачами и инженерами, у вас говорили?

Островитянин некоторое время сидел молча, потом сказал:

— Да, но мне это совсем не нравится!

Я тоже не очень-то хорошо понимал, что делают врач и инженер. Я только знал, что это те, кто хорошо учится, умеет лечить болезни уколами иглы и знает, как похлопать буйвола по спине, чтобы он быстрее набирал вес.

Островитянин помолчал немного и вдруг откровенно признался:

— Я бы хотел делать конфеты и печенье. Их все любят. Я сделал бы много, очень много конфет и печенья. Ешь сколько влезет!

Я одобрял намерение Островитянина заняться приготовлением конфет и печенья. Пока что я не знал точно, где их делают. Удача полакомиться вкусным пирожным или печеньем выпадала мне крайне редко. Помню, однажды мой отец ездил в Хой'aн и привез оттуда печенье с выдавленными на нем картинками. Вот было вкусно! Отец рассказывал, что в Хойане очень много кондитерских и там делают самые разные печенья — с корицей, с вкусными травками, «слоновьи уши» и еще всякие другие… Наверное, если Островитянин твердо решил стать кондитером, ему лучше всего поехать туда. С конфетами же дело обстояло еще проще, чем с печеньем.

— Может, ты пойдешь учиться делать сахар? Ведь конфеты делают из сахара, — посоветовал я Островитянину. — У нас в селе есть три сахароварильни. Ты лучше всего иди в ученики к Ту Чаю. У тех, кто варит сахар, лицо всегда черное от копоти. А у тебя кожа для этого, выходит, вполне подходящая — на ней копоти не видно. Целый день будешь среди сладких запахов. Как затычку из бутыли вынут, так сахарный сок сам и потечет. От нескольких глотков сразу здоровым сделаешься, точно одних витаминов напился. А хочешь — бросай в него арахис. Получатся засахаренные орешки, еще повкуснее, чем конфеты!