— А ты за жизнью бежал, да и в острог попал?

— Острогом не кори, если понять не хочешь. Говоришь, не за веру; вот именно, за свою веру сидел. За своего бога, отче… Ведь он у каждого свой — по уму дается. Каков ум, таков и бог. Бог растет вместе с тем, кто его носит… Бог — это тайна, если ты можешь это понять! С богом бороться нужно, а не кадить ему, потому что всякая тайна — зло. Бога твоего, старенького, беззубого бога, выкуривать нужно, как лису из норы, потому что он всю жизнь кругом хочет затащить в нору. Жизнь на вольный свет прет, а он ее на веревку да в нору. Может быть, и теплее в норе, не знаю, тебе лучше знать, да тесно там, и смрад, и темень… Пойми хоть это!

— Понимаю! Я понимаю! — крикнул и сжался старик. — Я про себя понимаю, про тебя хочу знать. Ты-то кто?

— Почему тебе так непременно нужно, чтобы я был кто-то? Я — никто и не хочу быть никем. Тебе бога моего найти хочется? Не найдешь; я его расковал и на волю пустил… Травку щиплет. Что мне не нужно, без того я обойдусь. У меня богов много, только я им пока молиться, если ты хочешь знать, не хочу. У меня смерть — бог, болезнь — бог, необходимость — бог, случай — бог… Надо мною бога нет, около меня боги… Я для них ничто, как трава, которую лапоть топчет, но мне-то не хочется быть травой под лаптем. Все, что сильнее и чуднее меня, то для меня бог, а стряхнул его с плеч, глядь, и нет одного бога, и легче дышать. Принимайся за другого!

— Так ты — язычник? — окаменело глянул на него старик.

Фрол брезгливо усмехнулся и устало махнул рукой.

— Фу, да и скучная же это штука богов считать, точно и впрямь в капище молиться!.. Вот ты лес чистишь, болото сушишь, материал для постройки готовишь, — дело полезное и нужное, и во сто раз важнее твоего лысого бога. Но ты не строитель жизни, строить будут другие, у которых глаза острей.

— Такие, как ты? — сузил зеленые глаза Бердоносов.

— Такие, как я! — вызывающе бросил Фрол.

— Такие, как ты, под забором сгниют, под забором! — во весь голос крикнул, подымаясь, старик. — У таких, как ты, корня нету! Метлу в земь не посодишь, — слышишь? Окамелок ты! Метлу не посодишь! Метлой двор подметешь, поганое место подметешь, а не посодишь! Гольтепа несчастная! Ты отца-то, отца-то своего учить пришел? Ты построишь?.. Сам-то добился чего? Ну, говори, говори, кто ты такой стал? Чего добивался? Ты у меня кровь из нутра выпил, змееныш, кровь мою, понял? У меня на тебя надежда была, глядел и думал: вот он — столб растет! Последыш, да столб! А ты вон как! Из тебя какой столб вырос?.. Гнилой! червями сточен!.. Учить пришел?.. Гляди, это он нас учить пришел, — вдруг повернулся он к Александре.

Та сидела желтая, с узким, длинным испуганным лицом, худая, как копеечная свечка, глаза у нее начинали уже слезиться, виновато, по привычке, и мерцали около ресниц, как роса.

— Встань! — крикнул на нее старик и дернул за острое плечо. — Встань! Видишь, светило восстало, а ты сидишь! Воткнись перед ним, воткнись, немочь слезная, кланяйся земно… Так!.. Вот так!.

Обезумевший, с заревом на лице, он обхватил правой рукой ее тонкую шею и пригибал к земле перед Фролом… Длинное, гибкое в позвонках тело покорно ходило в его руке, только складки платья беспокойно дрожали.

— Не смей! Оставь ее, слышишь, сейчас же оставь! — крикнул Фрол.

Притихшей Антонине было видно, как у него побледнело лицо и выдались скулы.

Старик пхнул Александру в бок, и она упала, заохав и загремев тяжелым стулом.

— Зверь! — кинулся на него Фрол.

— Вон отсюда! — хрипло встретил его старик.

У двери они схватились, оба пьяные от злобы, как два бешеных, сорвавшихся с цепей.

— Ты отца? Отца? — исступленно кричал старик.

— Ты мне не отец, ты отрекся! — хрипел, нападая, Фрол. — Детей своих ты давно сожрал, а я тебе не сын, не сын, зверь! Знай это!.

Бабка с потухшими глазами на белом лице просунулась в двери.

Из-под ее ищущей поднятой руки вынырнула и стала неподвижно косматая голова глухонемого.

Старик успел поднять свою палку, и теперь оба, вцепившись в нее пальцами, выкручивали друг у друга руки и хрипели, тесно сбившись в угол.

Александра выла, тряся головой, точно отмахивалась от назойливых невиданных мух.

И только Антонина, придвинувшись к самому клубку двух сплетшихся тел, что-то крича и нагибаясь, бессильно хотела помешать им, боясь за Фрола.

Фрол остервенело бил старика по лицу, сдавив его за горло. Удары вылетали из угла и разлетались под низкими потолками. Кругло каталась, стуча под ногами, выбитая из рук палка. У Антонины в глазах закачались стены и стали совсем желтыми, точно выступила на них накопившаяся годами желчь, и она не заметила, как в углу рядом с ней появился Тиша.

Огромный и сильный, весь до последнего волоса пропитанный лесом, он взял, улыбаясь, под мышки Фрола, легко оторвал от отца, поднял на воздух и отшвырнул в сторону, а когда освобожденный старик вновь ухватил палку, так же легко вырвал у него палку, как поднял Фрола. Потом с тою же нелюдской улыбкой на неподвижном лице опустился на колени перед стоявшей рядом с ним Антониной и, когда та погладила его по голове, по-детски тихо и по-лесному жутко поцеловал у нее руку.