Лишь за ужином вся семья собралась за столом. Не было только Лизоньки, средней сестры Марины, что удивило хозяйку, а Анну Степановну заставило напряженно замереть.

— У сестры приступ мигрени, — извинилась за ту, краснея, Софи.

После ужина прошли в диванную, где стояло фортепьяно, и Софи, обладавшая дивным сопрано, спела несколько романсов. Марина всегда в глубине души немного завидовала голосу сестры. Станет она постарше, отбою не будет на вечерах от просьб «уважить и усладить слух». Лиза и Ольга прекрасно рисовали акварели. А вот саму Марину Господь не наделил никаким талантом, кроме ума и способности к языкам. Хотя лучше б первого было поменьше, как у Лизы, может, в этом случае Марину меньше мучили бы сомнения и размышления.

Около одиннадцати, когда за окном стали сгущаться сумерки, вся компания разошлась по своим комнатам — завтра нужно было рано вставать на праздничную службу в церкви. Анатоль безмерно удивил Марину, проследовав за ней в ее половины.

— Я не намерен сегодня делить с вами ложе, — проговорил он, заметив ее недоумение. — Вернее, намерен, но не в библейском смысле. Я хочу лишь разделить с вами сон, только и всего. Так вы быстрее привыкнете ко мне.

Разве может она противиться, усмехнулась про себя Марина, но ничего не ответила, лишь коротко кивнула, принимая его решение. Так они и провели ночь вместе в одной постели. Марина сначала долго не могла заснуть. Ей казалось, что рука Анатоля на ее талии слишком тяжела, а его тело, прижимающееся к ней, чересчур горячо. Но затем она все же провалилась в глубины сна и, вынырнув обратно, едва не произнесла запретное имя — ей показалось, что она пробудилась в Киреевке, а рука, обнимающая ее, и губы, нежно касающиеся ее губ, принадлежат совсем другому человеку, а не ее мужу.

Надо лишь привыкнуть. Словно мантру Марина повторяла про себя эти слова снова и снова, пока ее одевали к утренней службе. Надо лишь привыкнуть…

В гостиной, где собиралась постепенно вся семья, чтобы ехать в церковь, со временем обнаружилось отсутствие Лизы, заставившее маменьку смертельно побледнеть. Что-то происходит, решила Марина, заметив это.

— Где же Лизонька? Она скоро будет готова? — спрашивал Александр Васильевич у краснеющей Софи, делившей комнату с Лизой. Ольга же была размещена в мезонине по ее собственной просьбе — подальше от шума дома.

— Надо бы приказать подать коляски, — сказал Анатоль, доставая из кармана фрака брегет. — Пешком, как мы планировали, уже не успеем.

Софи, не привыкшая к зятю, к его резкому голосу, когда он бывал раздражен, отнесла его холодность и повышение тона голоса на свой счет и вдруг разрыдалась. Марина кинулась к ней, успокаивая. Анна Степановна же коршуном вдруг метнулась прочь из комнаты в половины гостей, провожаемая недоуменными и растерянными взглядами оставшихся в гостиной. Спустя некоторое время из глубины дома раздался ее вопль, и Марина поняла, что волнение матери в последнее время, видимо, было совсем неспроста.

— Александр Васильевич! — вопила ее маменька, буквально влетая в гостиную с листком бумаги в руке. — Полюбуйтесь! Полюбуйтесь на это!

Она передала записку отцу, и тот, прочитав ее, полез за своей трубкой в карман, растерянно глядя на дочерей, неотрывно смотрящих на него во все глаза.

— Что вы собираетесь делать? Курить? — взвизгнула Анна Степановна и выхватила из рук мужа трубку. — Надобно срочно найти Лизу, пока … пока… Надо же что-то делать!

— Боюсь, что дело уже сделано, — растерянно ответил ей Александр Васильевич и посмотрел на собравшихся в гостиной. — На нашу семью нежданно свалилась беда, девочки мои. Ваша сестра нынче ночью бежала из дому с каким-то Дегранэ.

— Дегарнэ, — поправила его маменька, сама не сознавая этого, и разрыдалась. Анатоль прошел к тестю и взял из его рук листок бумаги, быстро пробежал глазами.

— Успокойтесь, тут написано, что они обвенчаются в первой же церквушке, где им позволят сделать это без родительского благословения. Еще не все потеряно, мы просто найдем этих новоявленных молодоженов и сделаем вид, что были в курсе их поспешной свадьбы. О разрешении из полка на брак я похлопочу.

— Боюсь, что никакого венчания и не будет, — горько проговорила Анна Степановна, резко прервав свои рыдания. — Это все расплата мне. За мои грехи! — она взглянула на Марину, и та поняла, что речь сейчас была о ней самой. — Дегарнэ не женится на моей дочери. Она лгала ему, что получила богатое наследство от тетушки, стремясь привлечь его внимание к своей особе. Ведь она влюбилась в него еще год назад на одном из балов. А этого француза привлекают в моей дочери не она сама, а лишь мифическое богатство. Но приданое Лизы не столь велико, и, дай Бог, чтобы он узнав об этом, не… не… Моя дочь пропала! Она погублена! Погублена!

— Зачем вы позволяли тогда ее флирт с этим офицером? — спросила Марина. — Зачем? Ведь знали, что ни к чему хорошему это не приведет.

— Она была так влюблена, так счастлива в своей увлеченности, — краснея, проговорила Анна Степановна. И Марина поняла ее. В стремлении сделать свою любимую дочь хоть немного счастливой, дать ей почувствовать любовь прежде, чем та будет заперта в клетку брака по настоянию родителей, маменька сама невольно позволила дочери подойти к краю обрыва.

Что будет теперь с Лизой? Что будет с ней, если француз откажется жениться на ней? Ее репутация безвозвратно погублена — провести ночь вне дома с посторонним мужчиной. Двери приличных домов навсегда закроются для нее, и той не останется ничего иного, как покинуть столицу и вернуться в Ольховку, жить там абсолютной затворницей.

Марина вдруг отвлеклась от своих мыслей, заметив, как пошатнулся отец и схватился правой рукой за сердце. Потом он сделал глубокий вдох и опустился на пол, словно ноги не держали его. В комнате сразу же начался переполох: крики, приказы принести сердечные капли и воды, рыдания маменьки и младших сестер.

После, когда отца перенесли в гостевую спальню и послали за доктором, Марина подошла к Анатолю, который задумчиво стоял на крыльце, похлопывая перчатками о свое бедро.

— Что теперь будет? — спросила она, едва сдерживая слезы.