— Правильно.

Они молчат. Долго. Но не испытывая ни малейшего неудобства. Все слова лишние. Тон подтягивается на локтях, пытаясь сесть, Джерада неуклюже помогает, подпихивает подушку. В ответ на слабый жест руки подает воду со столика и отворачивается, видя, что даже такого простого движения хватило, чтобы рука не легла — упала обратно вдоль одеяла. Тон пьет жадно, зубы стучат о край стакана. Наконец откидывается на подушку, спрашивает сквозь тяжелые всхрипы:

— Как же вы раньше-то, а?

— Когда? — не понимает Джерада.

— До такого развития медицины. Как вы обходились, пока не могли пересаживать?

— Тут все сложнее, Тон. Раньше критический возраст был другим. Начиналось все лет с пятидесяти. Это можно было рассматривать просто как небольшую продолжительность жизни. Жили, рожали детей, умирали. Совершенствовались медицинские технологии, и одновременно понижалась временная граница, до которой инара и аннара могли существовать раздельно. Еще в моем поколении это было — двадцать три. У Джема и его друзей — восемнадцать.

— Пять лет за одно поколение? Вы с ума сошли! То есть не вы с ума сошли, а генетика ваша взбесилась. Так вы пятилетним детям начнете сердца пересаживать лет через сотню! А почему — неизвестно?

— Нет. Мы все перепробовали. У нас в каждом городе на площади стоит памятник людям, отдавшим свою жизнь в медицинских экспериментах. Многофакторный анализ, другие методики, требующие идти до конца… ты представляешь.

Антон хорошо помнит, как уходили навсегда в исследовательские лаборатории десантники, вернувшиеся из зон заражения, несущие на себе неизвестное облучение, отмеченные неведомыми науке вирусами. Он морщится и трясет головой. Формуляр посмертного наградного листа бывший лейтенант «чрезвычайки» мог бы и сейчас заполнить с закрытыми глазами.

— Тон, можно вопрос? — формулировка сама по себе странная для генерала Джерады. Прибавить несвойственную ему вкрадчивость в голосе — достаточный повод, чтобы сосредоточиться на настоящем.

— Ну?

— Под обезболивающим… И потом, когда ты выходил из-под анестезии и не очень еще соображал… твои браслеты… это не было опасно для Верии? Я не подумал.

— Ты имеешь в виду, что я мог полубессознательно что-то с их помощью натворить? — Тон облегченно вздыхает.

Люди все-таки странные существа. Еще страньше, чем сами странные существа, чес-слово.

— Да. Такое возможно?

— Возможно. Не беспокойся. Я их не активировал. До сих пор.

Тон протягивает обе обнаженные руки вперед, и тусклые ряды браслетов на них начинают светиться голубоватым пламенем.

— Вот примерно так.

До генерала доходит.

— Тон?

— Ну?

— Тон…

— Ну? Ну-ну-ну!!!

— Ты лег под нож как обычный человек.

— Разумеется. Я ведь не мог позволить себе разнести твою планету.

— Сколько крейсеров тебе нужно?

Антон хлопает ладонями по простыне.

— Ты чуешь, как я ловко тебя поймал? Один подвиг героизьма, и мне предлагают то, что не собирались.

— Ты меня не поймал.

— Это почему еще?

— Потому что ты взял сердце Джема не из-за крейсеров.

— Именно из-за них. Я лорд Дилайны.

— Ты… — генерал ищет слово и не находит, беспомощно машет рукой.

— Я лорд Дилайны.

— Ты… ты… Ты, черт тебя подери, БЭТМЕН!

Антон со смехом падает на подушки. Под ребрами еще побаливает, но это ничего.

Когда на восьмой день после операции Тон, держась за стены, выбирается во двор, первое, что он видит, — висящий на турнике вниз головой Джем. «Они, точно, неубиваемые», — думает про себя Тон, любуясь тем, как ходят под загорелой кожей упругие мышцы.

— Чем это ты тут занимаешься? Чем занят, я спрашиваю?!! — рявкает Тон командирским голосом.

Джем молниеносно слетает с перекладины и строится в одну шеренгу.

— Тренируюсь, — рапортует он.

— Штооооо?!! А кто должен сидеть у постели больного и с покаянным видом держать его за ручку? Разве не та маленькая сволочь, которая вздумала помереть во время моего визита?

Видно, что Джем с трудом сдерживает смех. Но когда он подбегает, чтобы помочь Тону спуститься с крыльца, он уже совершенно серьезен. Хочет обнять, но он много выше Тона, так что, поразмыслив, упирается носом в макушку:

— Спасибо!

— Пусти, я не девка.

Тон присаживается на ступеньку. Оглядывает снизу вверх:

— Рядовой Джем! О своих жизненных планах — доложить!

Джем прикладывает руку к виску:

— Слушаюсь, мой командир!

— Слушаюсь, мой командир, — передразнивает светило конфедеративной медицины из кухонного окна.