Тщета: Собрание стихотворений
вернуться

Меркурьева Вера Александровна
Шрифт:

5. Она пришла

– Ты готова? так со двора мы, из чужого – к себе домой. – – Погоди, есть малыш упрямый, беспокойный и дорогой. — – У своей здесь ребенок мамы, а твоя – тебя ждет со мной. – – Ты готова — не опечалясь, от земного проснуться сна? – – Погоди, кто со мной скитались – будет им слеза солона. – – У твоих и свои остались, у меня – только ты одна. – – Ты готова – от здешних, прежних без оглядки за мной уйти? – – Погоди до проталин вешних, дай подснежнику зацвести. — – Для чего тебе здесь подснежник? на могилу мне принести? – – Ты готова? очнись, воскресни, ночь кончается, близок свет. – – Погоди, в неволе, в болезни мой последний стих не допет. – – Ты такие там сложишь песни, для которых и слов здесь нет. – – Ты готова? – А наша кошка – искалеченный пыткой зверь? ей без нас в подполье дорожка, на голодную смерть. Не поймет до конца безножка, почему не отворят дверь. – И задумалась, и сказала, легким вздохом грусть затая: – Кто забудет о твари малой, позабуду о том и я. Оставайся, – она сказала и ушла, неслышимая. 13.V.1932

6. Второй прибор

Ушла. Давно ль? Уже четвертый год. Вернется ли? Наверное, и скоро. На стол я ставлю чайный обиход: две чашки, две тарелки, два прибора. За каждым, кто займет второй прибор, слежу, как тень: похоже? непохоже? и трехголосен всякий разговор: она б не так, она бы так же, то же. Воспоминаний цепь, кольцо к кольцу, нижу в чужих улыбке, взгляде, жесте – так зверь домашний к новому лицу доверчиво идет на старом месте. И поздним вечером, когда ни стук, ни зов покоя не нарушит, знаю – для запоздалых, для озябших рук второй прибор я на ночь оставляю. О память, память! в мира немоте лишь ты внятна мне, требуя расплаты. В твоих полях колосья зреют — те, что сеяны любовью в час утраты. Придет пора – и ляжет сноп под цеп, и, камнем смолот, соли пьет раствор он. И я на стол поставлю встречи хлеб перед вторым – вновь занятым – прибором. 28.XII.1933

7. «Так посмотреть, чтоб ясно стало вдруг…»

Так посмотреть, чтоб ясно стало вдруг, Что н ежил до сих пор и вот – родился. Так улыбнуться, чтобы ослезился Проталинами вплынь остылый луг. Так прошептать, чтобы внезапный гром Ударил по сердцу блаженным страхом, Июльским вновь опламенив шарлахом Ноябрьского солнца блеклый хром. И так вздохнуть, единый раз вздохнуть, Что и разлука вечная отпрянет, И бедная любовь из гроба встанет И об руку пойдет в обратный путь. 23.X.1933

«За часом час, за годом год уносит...»

За часом час, за годом год уносит Разлуки неминучая река. «Постой, постой» – тревожно сердце просит, «За мной, за мной» – звучит издалека. Всё меньше близких остается рядом. Всё больше милых где-то впереди. О. если бы увидеть зорким взглядом – Кто на ближайшей стал очереди? Чтоб знать, к кому прижаться на прощанье, Кого в тоске не выпускать из рук – Пока волна последнего молчанья Не залила родного сердца стук. Но край обрыва скрыт от нас цветами. За ними – бег смывающей реки. А мы идем и тратим, не считая, Немногие останные деньки. 2.XII.1924

ПОПУТЧИК

Брызги ветра и дождевая пыль. Сверху мгла, а снизу непролазно. И попутчик сбоку неотвязно Невегласит диковинную быль. – Ты зачем же пошатилась с людьми, Выходица из земного лона? Древнее исчадие дракона, Имя грозное у туч перейми. – Что ворчит он? некстати, ни к чему… Что уж там… да где уж там… куда там… – Слышишь, как тебе гремит раскатом Рык призыва в заоблачном дому? – Мне сюда, на трамвай, в универмаг – Деньги, ключ, пропуск в распределитель, Сгинь ты, бес-говорун-соблазнитель, На погибель не толкай меня, враг. – Где погибель? посмотри, как бела, Встав до неба, снежная морщина, Зелен замуруд – хребта горбина. Ты ведь тоже там сначала была. Вот он двинет, вот он вздыбит чешую, Рухнет мир в обвал каменоломни. – – Не толкайтеся, гражданка! – Вспомни, Вспомни, вспомни днесь отчину свою. — Да не дамся я лиху-ворожбе, Я бегом домой, я на лежанку. Так с попутчиком веду побранку, Дожидая трамвая буква Бе. Ох, боюсь, лукав, силен хитрый враг – Выманит меня он беззаконно, Кинет в пасть зубчатую дракона – Да и посвистом взвеет снежный прах. 9.X.1933

«В келье у ели позатынной…»

В келье у ели позатынной Памяти богата сума. Сказом полуночи пустынной Прошлая выстанет зима. Рыскали пагубы-метели, Волки-морозы грызли грудь. Глазки мои бы не глядели На чужую жуткую муть. День, истомив, измяв, измаяв, В сутемь падет белесых туч. Стукот еще не слышим – а я В скважину лажу скользкий ключ. Входит он – прошеный да званый Выкормыш песен и кручин, Голосом – баюн притоманный, Волосом – заезжий немчин. Мыши попрятались по норкам, А по застрехам воробьи. Гостя усаживай к скатерткам, Чай-сахар вынь из коробьи. В переговоре, в пересуде Бисер мелкоцветный вяжи: – Очень на свете злые люди – – Нету к нам дороги-межи. – – Снег вьюжит вывертами трясы – – Топлена печь, закрыт заслон – – Волк точит зубы, люди лясы – – Гусли в перебор, в перезвон. – Зыблется, струится наплывом, Сеткою дрожит дождевой, Хлынет и отхлынет приливом, Кипенью зальет волновой. Облачное белое пламя – Горенки тесной берега. Звезд самоцветами-слезами Искр семицветна дуга. Юн, и разымчив, и захватчив, Нем над перекатами струн, Недоразумен, безоглядчив Вешний хмель – захожий баюн. Гусли – самогуд самочинный, Песни – самоспев без ума. В келье у ели позатынной Памяти богата сума. 19.V.1933

МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО ПОЭТА

Принят прах – не крематорием, Не Ваганьковым, безвестно чей, Без надписи in memoriam, Без венков, но и без речей. На степи еле виден горбик – Рытвина, а пожалуй, межа. И прохожему не до скорби, Как споткнется, на отдых спеша. Он пришел на исходе века, Угодил на этот самый стык, Выкарабкался – хоть калека – И ничего, почти что привык. Раздиралось земное чрево, Иссяк, задыхаясь, воздух – Пел он, что небесное древо В ночь распустится купами звезд. Пел, что ветер звездные хлопья Сронит, завязь не тронув, а нет, Что лучами землю затопит, Утром созрев, Золотой Ранет. Всё сметающим ураганом Неотвратимая шла гроза – Пел он: за морем-океаном Светят зори – девичьи глаза. Как он пел – никто не услышал, Ни одна придомовая мышь – Разве еж, когда в поле вышел, Или разве прибрежный камыш. Как он умер – никто не видел, Верно – шел, покачнулся и лег. Смерть его не обидела – Прервала безболезненно вздох. А неслышимые те песни Ручейками лесными дрожат, Ветерками пьют поднебесье, Светляками ночными кружат. Хорошо, что не ждать ответа, И что н анебе и на траве Сон неведомого поэта – Звук и отзвук, отсвет и свет. 29.III.1933

«Хорошо тому, кого зима…»

Хорошо тому, кого зима захватит у топлёной печки, за двойными рамами: что там снеговая кутерьма! – не платит ей ночными лихорадками упрямыми. Хорошо тому, кого конец застанет на постели, приготовленной заранее, – ждет спокойно: как лют ой гонец нагрянет – есть кому принять последнее дыхание. А тебе, застигнутой врасплох, что делать в хватке зимнего ли, смертного ли холода? Уходить за край земных дорог — как пела – не жалея голоса. 5.XI.1931