– Я что – проверял? – сказал начальник тюрьмы, заметно раздражаясь.

– Тьфу ты! – с видимым облегчением выдохнул Удалов.

Задача, еще минуту назад казавшаяся неимоверно сложной, теперь сильно упрощалась. Удалов на радостях даже похлопал начальника тюрьмы по плечу – словно в обещание больше на него не сердиться.

– Поможете нам, – сказал он контролеру. – Покажете, где там что. Вот с ним пойдете, – показал на Дружинина. – Андрей, будешь там шум производить. Начни ломать этот лист, будто хочешь его вывернуть. Отвлеки клиента. А мы от двери зайдем.

Дружинин кивнул.

Принесли стремянку.

– Твое оружие, Андрей, – засмеялся Удалов.

Смех у него был сухой и натянутый. Как всегда во время операций.

Вышли из камеры, направились по длинному, ярко освещенному коридору. Впереди шли двое «антитерроровцев», за ними – Дружинин с контролером. Контролера на всякий случай облачили в бронежилет, и он с удивлением и любопытством разглядывал на себе никогда прежде не виденную одежку. Замыкали шествие Удалов и еще двое бойцов. Это и было все их воинство. Остальных ребят еще накануне, как назло, забрали на охрану Аникина. Тот вылетал в Красноярск, и его охране придали для надежности бойцов «Антитеррора».

– Здесь! – почти беззвучно прошептал контролер и показал рукой на дверь.

Отсюда им с Дружининым предстояло действовать.

Удалов приблизил свое лицо к лицу Дружинина, так что их шлемы сомкнулись с глухим стуком, и прошептал:

– Ты нам дай пять минут на то, чтоб осмотреться. Когда мы будем готовы, я к тебе кого-нибудь из ребят пришлю – чтоб у нас все синхронно получилось.

Дружинин кивнул. Удалов напутственно похлопал ладонью по его шлему.

– И не бойся себя обнаружить, – добавил он. – Пусть клиент уже сейчас напрягается.

Контролер и Дружинин вошли в камеру. Здесь был спертый, кислый воздух. Забранная сетчатым колпаком лампа ярко освещала внутреннее убранство камеры. Нары, параша в углу, умывальник. На крохотном столике – хлебные и табачные крошки. Чья-то жизнь, к которой Дружинин прикоснулся внезапно и мимолетно.

Вентиляционное отверстие было невелико. Пятна ржавчины на металлическом листе проступали сквозь краску. Дружинин приставил к стене стремянку, старательно издавая при этом шум, но подниматься наверх не стал, сел на нары, спиной к стене. Контролер опустился напротив, но Дружинин показал ему быстрым жестом – пересядь! – и тот поспешно подчинился. Дружинин хотел, чтобы они сидели под стеной с отверстием, здесь они были в относительной безопасности. Все-таки у того, в соседней камере, был пистолет.

– Да, не дворец, – усмехнулся Дружинин, оглядываясь по сторонам. – Сколько же здесь людей мыкается? Четверо? Пятеро?

– Это восемнадцатая камера. – Контролер закатил глаза, вспоминая. – Двенадцать человек здесь.

– Двенадцать? – изумился Дружинин.

Даже если всем стоять – и то не слишком развернешься.

– А что делать, – осторожно сказал контролер.

Он уже давно с этим свыкся и к удивлению гостя отнесся спокойно.

– Послушай-ка, это ведь у вас пацан повесился, – вспомнил вдруг Дружинин.

– Какой пацан?

– Который в метро хотел бомбу взорвать. Кочемасов его фамилия. Разве не слышал?

– Ну почему же, – степенно сказал контролер. – У нас он был, точно. Только этажом ниже.

– Как же он повесился в такой толчее? – Дружинин обвел рукой тесную камеру.

Контролер оглянулся на дверь – плотно ли прикрыта, – после чего склонился к Дружинину и прошептал:

– Он, может, и не повесился вовсе.

В его взгляде были волнение и страх от сознания того, что он сейчас делает. Но остановиться он уже не мог. Таким уважением проникся к Дружинину, что готов был поделиться с ним своей страшной тайной.

– Он один сидел в своей камере, утром его нашли мертвым. А ночью, говорят, к нему кого-то заводили.

– Кого заводили? – спросил Дружинин.

Контролер замялся. Но по нему было видно – знает.

– Ну! – сказал требовательно Дружинин.

– Скворцов у него вроде бы гостевал.

– Скворцов – это кто?

– Он здесь у нас исполнения приговора дожидался.

– «Вышку» ему определили, что ли? – догадался Дружинин.

– Ага, – с готовностью подтвердил контролер.

Он, казалось, даже обрадовался понятливости собеседника и тому, что не надо ничего объяснять.

– А зачем Скворцова к мальчишке приводили?

– Этого я не знаю.

– Так, может, спросить у него?