– Итак, эта самая Хельга тебе помогла.

– Да. Бандиты напали на нас, я был ранен, и если бы не она, все окончилось бы совсем печально.

– Куда ты был ранен?

– Вот сюда – в плечо.

Удалов видел следы того ранения. Но у Дружинина была иная версия появления шрамов. Все как в истории с Дегтяревым, вдруг превратившимся в Маркова. И почему бы не поверить, что и сейчас дело обстоит подобным образом?

– Потом тебя вывезли с того острова?

– Да.

– Тебя кто-нибудь сопровождал?

– Один из этих ребят. Его звали Мишей, а вот фамилию я вряд ли вспомню.

– Марков, – подсказал Удалов.

– Точно, Марков!

– И он же сопровождал тебя в Москву?

– Да.

Удалов даже опустил веки, чтобы скрыть стремительно охватывающее его волнение. Их беседа, бывшая до сих пор лишь перечислением фактов, известных и Удалову, и Дружинину, неожиданно притекла к порогу, за которым лично для Удалова не было ничего – мрак и полная неизвестность. История Воронцова для него заканчивалась на том, что его увезли с Чкаловского аэродрома неизвестные люди. Он исчез, растворился, оставив о себе лишь нелестные воспоминания и противоречивые слухи. И поэтому сейчас Удалов выдерживал паузу, готовясь войти туда, где он еще не был.

– Дальше, – наконец сказал он. – В Москве вы с Марковым расстались.

Давал понять, что и это ему известно.

– Я вышел из самолета первым, меня тут же усадили в машину…

– Какая машина была, кстати? – уточнил Удалов.

– Черная «Волга».

И это совпадало с рассказом Маркова.

– Меня повезли…

Удалов еще больше напрягся.

– …но перед тем, как выехать, завязали глаза…

Удалов вздрогнул и резко поднял голову. У него было такое чувство, будто его самого лишили возможности видеть.

– И ты не знаешь, куда тебя привезли, – понимающе сказал он.

– Не знаю. Мне показалось, что это где-то за городом. Очень тихо, много деревьев. Но из помещения меня не выпускали.

– Что это было за помещение?

– Две смежные комнаты. В одной я спал и ел, в другой проходили все эти беседы.

– Какие беседы?

– Я даже не знаю, как это назвать точнее: беседы, допросы… Эти люди были вежливы со мной, но я видел, что они настоящие профессионалы и хорошо делают свое дело.

– Их интересовала эта история с деньгами, да?

– Да. Они пытались выудить из меня все, что я знал, помногу раз возвращались к одним и тем же эпизодам, как будто без конца меня проверяли. Все крутилось вокруг этих пятнадцати миллионов долларов.

– Они пытались выяснить, не причастен ли ты к пропаже этих денег?

– Я не могу сказать, какова была их конечная цель. Мы касались стольких тем, что у меня голова шла кругом.

– А кто эти люди, которые с тобой беседовали?

– Я не знаю.

– Разве они никак не представлялись?

– Нет.

– И даже по именам себя не называли?

– Нет.

– Но ты подумай, – попросил Удалов. – Вспомни. У тебя должны были возникнуть какие-то мысли, предположения. Может быть, эти люди из милиции? Из подразделения по борьбе с организованной преступностью? Или из ФСБ?

– Я действительно ничего не знаю.

Удалов вздохнул.

– Хорошо, – сказал он. – Давай продолжим. Как долго ты «беседовал» с этими таинственными людьми? День? Неделю? Месяц?

– Это было очень недолго. Три или четыре дня. Потом они исчезли, и больше я их не видел.

– Тебя отпустили, да?

– Нет. Мне объяснили, что я, во-первых, должен залечить свою рану, а во-вторых, нуждаюсь в отдыхе после стольких потрясений. В общем, меня там и оставили, за мной присматривал врач…

Воронцов вдруг запнулся и впал в глубокую задумчивость.

– Рассказывай! – поторопил его Удалов.

– Я не знаю, о чем рассказывать дальше, – сказал Воронцов и покачал головой. – Какая-то пустота. Провал.

Смирницкий выразительно посмотрел на Удалова.

– Вот этот врач, который тобой занимался, – сказал Удалов. – Ты помнишь, как его звали?

Воронцов нахмурился, вспоминая.

– Григорий… Нет, не Григорий… Григорьевич… Михаил Григорьевич… Нет, не так… Дмитрий! Дмитрий Григорьевич!

Удалов, до сих пор пребывавший в напряжении, обессиленно откинулся на спинку кресла и обмяк, словно надувная кукла, из которой вдруг стал выходить воздух. Дмитрий Григорьевич – так звали врача, который занимался совсем недавно Шаповалом. Цепь замкнулась. Теперь история Воронцова представлялась достаточно полной и убедительной. В ней не было никаких противоречий.