– А-а-а…

– Болван! Перестань шалить! – госпожа Гольдшмит заталкивает ложку в горло Саула. Глаза ее следят за ложкой и заглядывают мальчику в рот. – Ангина! – кричит госпожа Гольдшмит, и облизывает губы.

– Для этого посылают ребенка на каникулы, чтобы он вернулся больным. Добрые дела Филиппа!

Она берет широкий шерстяной шарф и закутывает шею Саула. Шарф, как змей, обвивает шею.

– В постель, исчадие ада, сын Асмодея. И не смей с нее сходить.

Госпожа Гольдшмит нагромождает на сына гору одеял, голова его вдавливается глубоко в подушку, глаза глядят в потолок, от которого кусочками отваливается штукатурка. Рядом, на другой кровати, лежит дед, который в пасмурную холодную погоду вообще не встает с постели, и тоже смотрит в потолок. В кресле, у стола сегодня восседает низкорослый отец с большим брюхом и не менее большой черной бородой. На голове его, как всегда, черная ермолка. Отец погружен в чтение газеты, и потому молчит. От него Саул наследовал эту молчаливость. Госпожа Гольдшмит, занимающаяся семьюдесятью семью делами, чешет голову каждый раз с другой стороны.

– Зейлиг, – зовет мужа госпожа Гольдшмит, сунув голову в шкаф, – Зейлиг, ты что, не слышишь?

– Слышу.

– Зейлиг, встань и пойди к Филиппу. Он обещал прийти сегодня и не приходит. Заботится обо всем мире, только не о нас.

– Х-м…

– Зейлиг, встань и иди. Дело не терпит задержки.

– Я же тебе сказал, что был у него дважды, но его не было дома.

– Где он может быть?

– Я что, сторож брату моему?

Опять молчание. Саул начинает под одеялом стягивать шарф с шеи. Голова освободилась, он склоняет ее влево, в сторону портретов деда и бабки в праздничном настроении, поглядывающих на внука.

– Зейлиг!

– Х-м…

– Зейлиг, я выхожу, несмотря на дождь. Дела и беды, кого это колышет?

– Выходи и возвращайся с миром.

– Следи за мальчиком, Зейлиг. Никогда не знаешь, что может выкинуть этот шалун.

Вздох облегчения вырывается изо рта Саула. Наконец-то освободился от шарфа. Раздается звук колокольчика у входа в лавку. Отец выходит из комнаты.

«Теперь я встану и пойду к Отто. Мама заточила меня в комнате на целый день. Даже поздороваться с ним не пустила. Пока она вернется, я успею вернуться в постель.

Отца Саул не боится, никогда не повышал на него голос и не поднимал на него руку.

Саул выходит наружу через кухню, и в этот же миг в лавку входит дядя Филипп.

– Что слышно? – доктор Ласкер сбрасывает плащ, отряхивает зонтик, ставит его в угол и устало усаживается на стул напротив деверя.

– Ребенок болен, а Розалия вышла по делам. Я был у тебя сегодня. Чего ты добился у господина Леви?

– Я не был в доме Леви, занят был весьма важным делом.

Лицо Зейлига серьезно. Стоит, глаза опущены долу, играет большим ножом, лежащим на мраморе стола.

– Дело срочное, Филипп, если мы не добудем гарантий, у нас заберут лавку.

– При всем желании я не мог пойти сегодня к господину Леви. Занимался личными своими делами. Ничего не изменится, если эту встречу я отложу на один день. Гарантий мы добьемся. Господин Леви не остался к этому равнодушным. Но чем это поможет? Даже со всеми гарантиями вы не сможете гарантировать себе здесь безопасное существование. Надо думать о будущем, Зейлиг. – Филипп встает, и разгуливает по лавке. – Ты, несомненно, уже читал газету. Диктаторские полномочия правительства не сулят ничего хорошего. Кто знает, что несет завтрашний день. Лучше упредить беду и убраться отсюда.

– Эмиграция? Для нас, Филипп, это непростое дело. Мы уже не молоды. Хотя, по правде, я об этом думал не раз. Может быть, действительно не будет у нас выбора.

– Во имя сына, Зелиг. Саула надо послать в молодежное сионистское движение, чтобы его там подготовили к репатриации, я поговорю об этом с Беллой.

– Об этом надо сначала поговорить с Розалией, – торопится сказать Зелиг. – а ты, Филипп, что собираешься делать? Останешься в Германии?

– Настанет день, и я уеду в страну Израиля. Зейлиг, я собираюсь жениться, разделаюсь не спеша со всеми делами, это не будет, конечно, с сегодняшнего дня назавтра.

– Жениться? Поздравляю, Филипп! – Зейлиг поднимает голову, – поздравляю.

– Ребенок болен, говоришь? – спрашивает доктор Ласкер. – Пойду, проведаю его.

Филипп входит в комнату. Постель пуста.

Саул ищет Отто. Сумерки опустились на переулок, забитый домохозяйками и рабочими, возвращающимися по домам. И Хейни сын Огня возвращается с фабрики. Идет по переулку, большой, широкогрудый, чернолицый, и все с уважением здороваются с ним. Тут, в переулке, он – персона. Тут матери пугают им непослушных детей, – мол, расскажем Хейни, он придет, возьмет вас и бросит в печь. Тут, в переулке, никто не осмелится сказать – «Хейни – пустое место». Тут Хейни шагает с приподнятой головой, выпятив грудь, и кивает головой налево и направо, отвечая на приветствия. Но с приближением к забегаловке, грудь его вжимается, здесь ожидает его жена Тильда, маленькая, сухонькая, кудрявая Тильда, которую Хейни может всю вобрать в свои огромные ладони. Но глаз Тильды остер на Хейни и его деньги, и глаз этот смягчает его широкие плечи. Тильда стоит на страже, и Хейни покорно идет за нею, как послушный ребенок, который держится за мамину юбку.

Саул идет к скамейке. Скамейка пуста и по-осеннему уныла. Дождь размягчил черную землю вокруг нее, липы покрыли его желтыми листьями, киоск Отто закрыт на замок.

– Ты ищешь Отто? – спрашивает Эльза, стоящая у ворот, напротив забегаловки. Волосы ее зачесаны вверх, она в черном пальто с золотыми пуговицами. Алый рот ее пылает, как головешка. – Твой Отто сидит в трактире, там сегодня весело.

С тоской и скорбью смотрит Саул на физиономию жирной Берты, нарисованную на стекле трактирного окна. Зайти или нет? Двое рабочих открывают туда дверь, и Саул проскальзывает вместе с ними. Несколько секунд жмурит глаза от яркого света. Воздух в трактире густ и жарок, спирает дыхание. Странное безмолвие в забегаловке, полной до отказа. Что-то скрыто за этим, – чувствует Саул и глазами ищет Отто. Почти весь переулок здесь. Но где же Отто? Вот мелкий продавец Куно, горбун, начиненный множеством суеверий, подобно зернам в гранате. Вместе со шнурками для ботинок он продает и подает добрые советы домохозяйкам, а также – средства от буйства и дурного сглаза.