Вот еле передвигая ноги, чуть сдвинулся в сторону тройки магов огромный вурлок с черной, блестящей, будто вымазанной земляным маслом шкурой. С хорошо заметным усилием рвался он сквозь внезапно охватившее его и всех вокруг оцепенение. Рвался, выбиваясь из сил, кладя на это всю свою мощь до последней капли, а сдвинулся всего-то на волос — не больше…

Вот словно на старой блеклой гравюре замер с широко распахнутыми глазами Магистр Велла. Замер и тянул, тянул на себя приора, застывшего в какой-то нелепой позе с перекошенным от беззвучного крика лицом…

Замерзли звуки. Застыли причудливой отвратительной бахромой растрепанные навершия посохов. Уснули, замороженные молнии в подпрыгнувшем на кочке, но так и не упавшем обратно на землю магическом шаре Шайи. И даже ветер притворился мертвым на то время, пока Осси совершала свой разворот спиной к пролому, ставшему просторной могилой для ее друга и лицом к тем, кто должен был за это заплатить.

За его смерть и за ее боль.

За то отчаяние, которое захлестывало ее всю, не оставляя места ни для чего больше. И не было в ней уже ни капли милосердия, и ни капли жалости. Лишь холодный расчет и черная как наступающая ночь злоба.

А снег все падал и падал, покрывая собой все вокруг. Но как ни старался, не мог он ни спрятать, ни укрыть жуткую боль. Не в его это было силах.

И тогда взошла радуга.

Не в том смысле, что в небе повисло бесполезное разноцветное коромысло, и даже не в том, что контуры всех предметов раскололись, разбежавшись по всем цветам спектра. Нет.

Просто мир стал другим.

Иным.

Цвета стали ярче, богаче и стало их больше. Серая кожа вурлоков не была больше одинаковой, ровной и уныло серой. Она играла и переливалась сотнями — да что там сотнями — тысячами оттенков серого. Живых, подвижных и перетекающих один в другой и в следующий.

Каждая песчинка на земле, каждая выступ и трещина на скале лучились неземными красками, сверкая ярче иного алмаза. Да что там песчинка и трещинка… Сам воздух был напитан краской и наполнен сотнями разноцветных слоев, пронзающих и проникающих друг в друга, закручивающихся сложнейшими запутанными спиралями, но при всем этом не смешивающимися и не теряющими своей чистоты и насыщенности.

Слои эти были и тонкими, как кисея, и густыми и рыхлыми, как задремавшее на земле облако. Они били из земли причудливыми фонтанами и опадали вниз спутанными нитями серпантина, расцвеченными как волосы ангела. Казалось, все в этом мире рождало свою радугу, расплескивая ее в окружающее пространство как ауру, как крик самой жизни.

И ведь не только предметная материальность порождала все это великолепие. Деяния, помыслы, причины и следствия — все это тоже оставляло свой след. Буйство света и разгул красок являлось сутью вещей и явлений, сложнейшим переплетением взаимосвязей вдруг разом открывшееся взору леди Кай. Все, что раньше было сокрыто от понимания под толщей очевидной бессмысленности и бессвязанности вдруг стало явным, логичным и, безусловно понятным. Это было так же, как видеть магию. Только больше — полнее и ярче.

Леди Кай видела щупальца ядовито желтой мысли, расползающиеся по посоху бородатого, одетого в потрепанный походный балахон мага. Видела готовый распуститься бутон темно-фиолетового цветка там, где они переплетались в спутанной бахроме навершия. Что означал этот цветок, и какие беды и несчастья он сулил и готовил, она не знала. Но знала, что ни в коем случае не должна позволить ему раскрыться. И едва только она поняла это, как тут же сверкнул кнутом ослепительный луч, ударивший по набухающему бутону, который в тот же миг осыпался в воздух бледным прахом.

Осси стояла посреди замершего замороженного мира и держала в руке, провисший как плеть, сверкающий илийским хрусталем луч, только что разрушивший в самом своем зародыше заклинание боевого мага. Она разжала пальцы, и кнут-луч истек светом, растаял, оставив после себя мерцающую дорожку едва видимых глазу серебристых искр. И долго еще они висели в воздухе неподвластные ни ветру, ни снегу, ни течению времени.

Чуть в стороне зависла над землей похожая на туманное веретено Хода. Веретено это едва заметно вращалось, и движение это было единственным, что нарушало замороженную упокоенность остановленного мира. Не считая, конечно, все сыплющего и сыплющего с небес снега и только что взметнувшегося в ударе луча-кнута. Но то было, как бы, овеществленное проявление воли самой леди Кай — ее нематериальное магическое продолжение, а это вращение жило-существовало само по себе, неподвластное ничему и всему остальному вопреки.

В очередной раз, восхитившись сокрушающей все заклятия мощью Ходы и ее потрясающему упрямству, Осси бережно раздвинула руками лоскуты желтоватого тумана, наброшенного на нее верным Стражем, и вышла из-под развернутого над ней щита.

Тончайший как игла игривый лучик, протянувшийся от замершего поодаль шара Шайи, кольнул глаз, и Осси, усмехнувшись про себя, взялась за него рукой и осторожно потянула. Шар поплыл к ней. Сначала нехотя, медленно, будто с опаской и превознемогая страх, но затем, будто признав ее право повелевать, ускорился, и уже через мгновение леди Кай перекатывала его в руке, рассматривая узор уснувших в глубине молний.