– Хорошо, Анатолий Филиппович.

– Они должны понять, Максим: я – не вселенское зло. Я – то необходимое зло, которое придётся принять, чтобы сделать шаг вперёд. И они примут меня.

Максим согласно кивает. Варшавский жестом отпускает его.

Варшавский ходит по кругу, протаптывая в толстом ворсе ковра дорожку.

Пришедший к власти постепенно становится зависимым от неё. Он не может жить без власти – деньги для него уже не главная движущая сила. Ею становится желание повелевать, влиять на умы.

Варшавский – из другого теста. Ему не нужна власть. Если бы он прямо сейчас мог уйти из политики и вернуться в науку, он так бы и сделал. Но он принёс свою научную карьеру в жертву, чтобы открыть путь другим. Если бы не он, исследования анабиозиса в России не велись бы до сих пор. Именно он сумел получить временное разрешение на проведение опытов на смертельно больных людях – с их письменного согласия. Погибло шестнадцать человек из тридцати, зато получен состав более эффективного анксиолитика. Это необходимая жертва.

Знала ли об этом общественность? Нет. Журналисты регулярно выбрасывали на экраны таблоидов сенсационные новостные утки, но им не верили. Теперь он сам создаёт под этими утками крепкий фундамент, пытаясь провести гласный закон о возможности проведения опытов над человеком.

Идеальным примером было, конечно, клонирование человека. Он нарочно ничего не сказал на этот счёт Максиму, пусть сам догадается. Если Максим достаточно сообразителен, он придёт к истории клонирования человека. К той истории, которая позволила победить практически все существующие болезни. Возможность вырастить для человека новое, молодое тело и пересадить в него мозг почти без потери данных позволила победить даже старость и смерть, но всё-таки ненадолго: в какой-то момент мозг старел настолько, что не справлялся с новым телом.

Мозг – это единственный орган, который человечество пока не научилось воспроизводить полностью. Варшавский уже думал о том, что нужно давать старт проекту по переписи человеческого сознания на искусственные носители. Но это – после. Сначала – вринкл.

Вринкл обрушился на человечество в середине двадцать шестого века и разом заменил все побеждённые недуги. Он получил своё название от английского слова wrinkle – «морщина». Одним из первых симптомов вринкла было нарушение лицевой мимики: лоб больного покрывался мимическими складками, приводившими к быстрому появлению морщин. К тому времени, когда морщины становились заметными (примерно через год), человек был уже совершенно безумен. А ещё через полгода умирал.

Когда умершего вскрывали, не находили ничего. Вообще ничего. Совершенно здоровый организм неожиданно погибал. Требовалось разрешение на постановку опытов на больных вринклом – всё равно они были обречены. Но Варшавский решил идти дальше. Ему не нужна однократная серия опытов. Он хотел продвинуть законопроект о регулярном проведении опытов на живых людях. Это гораздо сложнее.

Варшавский подходит к окну и смотрит на Землю, на Верхнюю Москву. Далеко-далеко виднеются Верхний Париж, Обер-Берлин, Рим Супериор. Такой вид недёшево стоит, очень недёшево.

Он звонит дочери.

– Май, привет. Ты сегодня у меня?

– Ага. Па, я буду поздно.

– Когда?

– Не знаю. Может, ночью. Так что ты меня не жди.

– Хорошо.

Отбой. В последнее время с дочерью совершенно не о чем поговорить. Он ушёл в политику, заперся в ней, утонул. А о Майе он, по сути, ничего не знает. Она ходит на какие-то концерты, гуляет с какими-то парнями, чем-то интересуется. Если бы её мать была жива, было бы проще. А так они с дочерью постепенно стали чужими людьми.

Варшавский подходит к бару, наливает себе пастиса. Резкий запах аниса распространяется по комнате.

Варшавский смотрит на себя в огромное зеркало.

«Я – зло. Но я – необходимое зло», – шепчет он.

Такси останавливается. Гречкин осматривается и понимает, что никогда не бывал в этом районе Верхней Москвы. Он выходит из машины и видит, как Майя исчезает за одной из дверей.

Желание проследить за ней было непроизвольным. Если она сейчас заметит его, то всё кончено. Она никогда больше не захочет с ним встречаться.

Такси можно приказать почти всё, что угодно. Разве что оно не может причинить вред человеку – тут Азимов был прав. А вот следовать за другим такси – элементарно. Более того, даже если первая машина оторвалась, преследователь легко узнает её координаты, потому что все такси связаны между собой.

Это довольно дорогой район. Не каждый может позволить себе квартиру в подобном месте. Но здание, куда зашла Майя, не похоже на жилое. Мёртвые тёмные окна, а у двери – дактилоскопический идентификатор. Человек незнакомый может попасть внутрь, только если его приведут люди, имеющие доступ. И в самом деле, не стучать же в дверь, если нет даже старомодного звонка?