Но Епифаний уже заметил их. Попрощавшись с архимандритом, который снова скрылся в притворе, подошел к бывшим инокам.

– Вот вы где обретаетесь, беглые! – улыбаясь, сказал он.

Андрейка вспыхнул, Данилка озадаченно дернул себя за бородку, оба потупились.

– Надо же тут встретиться! – никак не мог успокоиться Епифаний. – Вы, аки зайцы бегущие, аки лисы хитрющие, аки лани боющиеся… – в своем обычном тоне шутливо продолжал он, но, видя смятение парней, спросил серьезно:

– Поведайте, куда запропастились, что делаете, с чего живете? Да только не в Божьем храме о суетном. Выйдем на двор, там поговорим.

После таких слов Епифания Андрейка и Данилка успокоились и, перебивая друг друга, стали рассказывать о дружине иконописцев, о своих странствиях, о церкви Спаса на Ильине. Старец, который и в Троице покровительствовал парням, слушал их по–доброму, изредка лишь переспрашивал о чем–нибудь.

– Коли умельство свое творить иконы не бросили, сие угодно Господу нашему. – И, помолчав, добавил: – В обитель идите. Церкву Успения завершили, а икон нет, стоит нерасписанной. Призвал преподобный брата твоего, Данилка, вот и вы в помощь ему будете.

– А не прогонит ли преподобный? – спросил Данилка.

– Не прогонит, вы же писать иконы явитесь. А сие дело богоугодное.

– А ты, Епифаний, когда в Троицу возвращаешься? – набравшись смелости, поинтересовался Андрейка.

– Не скоро, мне в Новагороде быть надо. А вы недолго тут оставайтесь, время ныне неспокойное, всякое может случиться… – многозначительно заключил старец.

Сам же Епифаний, по просьбе Сергия Радонежского, пришел в Новгород с тайным государевым делом. Чтобы избежать кровопролития, он должен был попытаться убедить архиепископа Алексия и посадника не доводить ссору между Москвой и Новгородом до войны. Старец уже который день обсуждал это с архимандритом церкви Федора Стратилата, учеником преподобного. Тот был близок к новгородскому владыке, но пока все это было тщетно. Новгородская Господа отказывалась платить черный бор Москве, не желала подчиняться митрополиту, вела тайные переговоры с королем Ягайлом, соглашаясь принять новгородским князем кого–нибудь из его братьев, чтобы в случае ратной схватки с Москвой им оказали помощь поляки и литовцы. Конечно, обо всем этом Епифаний не мог поведать Андрейке и Данилке и перевел разговор на другое:

– По душе пришлись вам творения Феофана?

– Грозно вельми, но и дивно, – ответил Андрейка.

– Грешны мы, старче Епифаний, запамятовали о Страшном суде, – неожиданно стал каяться Данилка. – Лжу изрекаем, за иноков себя выдаем!

Андрейка молчал, потупившись.

– Ложь и во имя спасения бывает, так Господь говорил! – постарался успокоить их старец. – Что монахами в Новагороде представляетесь, сие не грех, потому как нам, московским людям, пребывать тут опасно. А что покаялись, то богоугодно. А уж ежели станете расписывать храм в Троице, преподобный отпустит вам все грехи ваши. – И для вящей убедительности продолжил:

– Небось, зрели вы роспись «Предательство» в здешней церкви. Обратили внимание на цвет венца у Иуды?

– Обратили, да только не поняли, почему он не черный, как везде, а золотистый, как у Христа? – спросил Андрейка.

– А потому, молодцы, что Христос долготерпелив, бережен к каждому. Вот и к апостольскому чину Иуды бережен, ибо сказано им: «Не осуди его прежде судин». Мастер, коий писал фреску, видать, хорошо знал Святое Писание, вот золотой венец у Иуды и сотворил. Так что и на вас Божья благодать сойдет.

– Да, припомнил я! О том и Стефан в своем «Поучении против стригольников» писал! – вдруг сказал Андрейка.

– Верно! Где ж ты читал сей труд Стефана?

– В Володимире, в соборе Успения есть список с него. А что, Стефан все там, в Пермяцкой земле?

– Все там. Да и где ж ему быть, коль поставлен туда епископом. Много чего достиг он делами богоугодными – пермяцкую азбуку сотворяет, многих пермяков в православную веру обратил. За такое получил он прозвище Пермский. Ездил я к нему прошый год – уж так долго добирался – полгода туда шел и плыл реками и тропками… и вовсе уж по–душевному поделился с парнями замышленным: – Хочу я, аще Господь сподобит, написать житие Стефана, подвиг его многотрудный!

Рослый монах–воротник долго не хотел пускать Андрейку и Данилку в Спасо–Ковалевский монастырь, несмотря на то, что иноки сказали: идут они из Троицы.

– Неча тут московитам делать, хоть с Троицы, хоть откуда. Да и зрел я, кажись, вас седмицу тому в городе, – подозрительно оглядывая парней, бурчал он.

К удаче молодцов, мимо проходил монастырский келарь, тощий старец с умными добрыми глазами.

– Чего, Никитушка, иноков не пускаешь? Московиты, баишь? Все едино. Божьи люди. Пусти! – приказал он.

Узнав, что пришлые – живописцы и хотят поглядеть церковные росписи, келарь прошел с ними в просторный одноглавый каменный храм обители.

Глаза парней не сразу привыкли к полумраку, царившему в церкви, свет скупо пробивался через четыре щелевидных окна в подкуполье–барабане и три небольших оконца в стенах. Кругом были расставлены погашенные тонкие свечи, видимо, их зажигали тогда, когда шла служба. Но понемногу Андрейка и Данилка начали различать храмовые фрески и иконы..

И Пантократор, и святые под ним подписаны были с великим умельством. Но на стенах хорошо нарисованными казались только лики и ноги изображенных. Одежда и руки выписаны были не с таким тщанием и смотрелись куда хуже. Видимо, творили их подмастерья, а может, ученики.