– Как это зачем? Чтобы вовремя пресечь блуд и вернуть его на стезю супружества. А то, если процесс запустить, и до развода дело дойдет.

Гордеев вперил в него тяжелый взгляд.

– Ох, Борька, бить тебя некому, и когда ты перестанешь всех людей по себе мерить? У тебя четверо детей, так для твоей жены развод – натуральная катастрофа, потому как все они маленькие и их еще растить и растить. А для Юлии Николаевны? Один ребенок, и тот пристроен в хорошие руки, живет в Лондоне в семье троюродной тетки, учится в хорошей английской школе. Сама Юлия – интересная, холеная тридцатишестилетняя, вполне состоявшаяся женщина, государственный деятель, имеет в руках профессию, кучу знакомых, наверняка и поклонники были. По отзывам знакомых и друзей, она была интеллигентной и умной дамой. С какого, извини меня, рожна ей так панически бояться развода? Зачем ей нанимать сыщиков для слежки за мужем? Ну зачем, Боря? Это же унизительно.

– Ну, не знаю, – проворчал Гмыря. – Значит, не ревность, а страх перед левыми деньгами. Что так, что эдак.

– Боря, проснись, – сердито сказал Гордеев. – Я понимаю, ты плохо себя чувствуешь, и голова, наверное, тяжелая из-за насморка, но давай уж одно из двух: или ты болеешь, или мы дело обсуждаем.

Гмыря с трудом поднял веки, которые то и дело норовили опуститься и закрыть от несчастного следователя опостылевший белый свет, и приложил ладонь ко лбу.

– Кажется, температура поднимается, – сиплым голосом констатировал он. – Виктор Алексеевич, у вас горячей водички можно раздобыть?

– Чаю хочешь?

– Нет, просто кипятку, я в нем «Колдрекс» растворю.

– И что получится?

– Полегче станет. Нет, кроме шуток, он температуру через пятнадцать минут снимает. Потом, правда, она опять поднимается, но часа два-три можно жить.

Когда Гмыре принесли большую кружку с кипятком, он высыпал в нее содержимое одного пакетика «Колдрекса» со смородиной и стал пить маленькими глотками. Колобок-Гордеев с опаской поглядывал на него, как обычно глядят, когда не понимают, как можно пить такую гадость.

– Противно? – наконец спросил он сочувственно.

– Да что вы, это вкусно, как чай с вареньем и лимоном.

– Лекарство не может быть вкусным, – с непоколебимой уверенностью произнес Гордеев. – Оно должно быть противным, чтобы человек с первого раза понимал: болеть – плохо. А если лекарство вкусное и лечиться приятно, то это сплошной обман и никакой пользы для организма. Брось ты эту гадость, Боря, давай я лучше тебе стакан налью.

– Вы что! – Гмыря вытаращил глаза и закашлялся, закрывая рот платком. – Какай стакан? Мне еще к себе на работу возвращаться.

– Ну ладно, пей свое пойло, травись, – Гордеев безнадежно махнул рукой. – Я пока воздух посотрясаю. Значит, мы с тобой решили, что не женщины-соперницы волновали Юлию Николаевну, а левые заработки супруга. Но я хочу знать, почему она стала беспокоиться об этом именно сейчас. Почему не год назад, не три месяца, а только в апреле этого года. Что-то должно было произойти, что заставило ее подозревать мужа. Не просто же так она все это затеяла, не с потолка и не с дурна ума. Что-то было. Ты согласен?

Гмыря молча кивнул, продолжая отпивать горячую жидкость из кружки.

– И после того, что произошло в воскресенье с Димой Захаровым, нам с тобой придется признать, что в чем-то покойная Юлия Николаевна оказалась права. Осуществляя по ее заданию слежку за Готовчицем, сыщики наткнулись на человека, которому все это дело страсть как не понравилось. Боря, наша с тобой задача – найти в среде знакомых Готовчица этого человека. Это убийца, Боря. К черту все парламентские дрязги, к черту журналистские расследования, все эти дороги ведут в тупик. Мы с тобой в этом тупике целый месяц простояли, а убийца глядел на нас из-за угла и мерзко хихикал. Мы бы никогда не поверили в Настасьину версию про частное агентство, если бы Захаров случайно не увидел того, кто продал убийце информацию о заказе Юлии, и после этого не погиб, так и не успев показать Насте этого типа. Ты согласен?

– Уф!

Гмыря залпом допил лекарство и отер с лица платком выступивший пот. Выглядел он и вправду плоховато, и Гордеев от души ему посочувствовал.

– Виктор Алексеевич, – просипел следователь, – вы мне друг?

– Я тебе учитель, – усмехнулся Колобок. – А ты всегда будешь пацаном для меня. Впрочем, я, кажется, тебе это уже говорил. Чего ты хочешь, сопливый?

– Вот только моя безграничная благодарность к вам и застарелое уважение к вашим сединам не позволяют мне обижаться, – заметил Гмыря, сумев даже слегка улыбнуться.

– А чего ж обижаться-то? – изумился полковник. – Ведь и вправду сопливый, вон носом-то как хлюпаешь.

– Уберите с этого дела Лесникова, – внезапно выпалил Гмыря, сдерживая рвущийся наружу кашель.

– Что?!

– Лесникова, говорю, уберите от меня, – повторил Борис Витальевич. – Не работается мне с ним. Добра не будет.

Гордеев внимательно посмотрел на бывшего ученика, потом снял очки и привычно сунул дужку в рот, что обозначало собой процесс глубоких раздумий.

– Вы не думайте, что это капризы. Ваш Лесников мне не верит. То ли себя больно умным считает, то ли еще что ему в голову запало, но он за каждым моим словом пытается второе дно нащупать. А это очень заметно. На кой ляд мне эта головная боль, а? Почему я должен терпеть его рядом с собой? Дайте лучше Каменскую, с ней я нормально работал.