Сейчас можно спуститься вниз, сесть в такси и поехать к другу, к тому, у которого есть телефон. Снять башмаки, и на толстом ковре вытянуть ноги под низким столиком, и выпить чашечку-другую крепкого кофе. И мне надо будет только руку протянуть, чтобы позвонить в аэропорт, а потом мы включим телевизор и посмотрим хоккей, этот матч нельзя не посмотреть, а потом позвонят, что выезжает такси...

Можно спуститься вниз и поехать — это мы всегда выбираем, так легче ждать, и жить так легче и проще всегда.

Интересно, почему мы не очень-то любим оставаться наедине с собой?.. Что — такие уж мы сами для себя неинтересные собеседники?.. Или нам, знающим о жизни нечто большее, чем хватило бы для того, чтобы просто жить, знающим не только то, что нам полезно, но и другое — то, что нам и знать не надо бы, неужели нам просто-напросто нечего сказать себе же? Или нам и подумать-то особенно не о чем?

Вроде бы нет...

У меня в последнее время как раз одно за другим неважные пошли дела, я стал задумываться... Все чаще я ловил себя на том, что раньше, например, я всегда был убежден: будет лучше, будет интереснее, то есть как бы это объяснить?.. Ну, предположим, если раньше я ловил довольно большую рыбу, то после, когда проходила радость, я обязательно думал: «Это что, я потом поймаю еще большую!» Я всегда в это верил. А теперь мне вдруг начало казаться, что большей-то как раз и не будет. Что самую большую свою рыбу я уже поймал — и, может быть, уже давно...

Или вот — я всегда помнил места, в которых мне было хорошо. Цветущий сиреневым озерный камыш на Южном Урале... Ржавые болота Карелии, низкий над ними туман, и стремительный из этого тумана гусиный лет, и резкий посвист упругих крыльев... И журавлиный крик над утренней изморосью кубанского бабьего лета.

Мне всегда казалось, что когда-нибудь я обязательно вернусь в эти места и мне там будет так же хорошо, как хорошо было несколько лет назад; но вот однажды я вдруг понял, что все эти места — уже в прошлом, и встреча с ними, и разлука были последние, — вот что я стал понимать, и еще многое-многое другое...

Неужели тридцать три — это перевал, откуда уже невозможно обманываться насчет многих из тех вершин, которые еще так ослепительно сияли для тебя всего лишь три-четыре года назад?..

Глухая ночь темнела за окном. Я спустился вниз и снова подошел к справочному бюро.

— Сегодня еще будет рейс из Братска в Москву?

Девушка удивилась так, словно я спросил ее о чем-то заведомо ясном.

— Это еще почему? — Она скосила глаза и странно прищурилась, будто прислушиваясь сейчас к своему голосу.

— А когда?

— Что — когда?..

— Когда из Братска в Москву полетит очередной самолет?

Она отложила книжку и пододвинула к себе справочник. Она листала его и улыбалась чему-то, и из глаз у нее никак не уходила веселая и чуть хитрая доброта.

— Семь сорок Москвы по всем нечетным дням недели, включая субботу.

Я немножко подумал, переваривая.

— Значит, завтра он не улетит?

— Сегодня у нас среда... Нет, завтра — нет!

— Жаль парня, — сказал я.

Она спросила:

— Что такое консоме?

— По-моему, суп... Во всяком случае, что-то жидкое.

Она дернула плечиком:

— Я думаю — жидкое, если она его облила...

— Наверное, он заслужил?

— Как раз нет!

Герои у нас с ней были явно разные.

— А как вылетное из Москвы?

— Вылетного пока нет, но я думаю, что он вылетел.

— Отчего бы ему и правда не вылететь?

— Вот именно! — И она улыбнулась.

Да, этому парню из Братска крепко не повезло...

А вдруг ему тоже, как мне, например, надо появиться никак не позже самого раннего утра завтра — в четверг? Думаю, что его об этом не спросили, перед тем как увести с поля.

Теперь впереди у него еще почти двое суток. Интересно, как он вернулся домой?

А вдруг он не из самого Братска? Вдруг это какой-нибудь незадачливый дедок из дальнего сибирского села?..

Кто бы он ни был, ему здорово не повезло...

На втором этаже я снова опускаюсь в низкое кресло напротив окна, выходящего на пустынную сейчас площадь перед зданием вокзала.

Неподалеку от меня, запрокинувшись на спинке, надвинув на глаза шапку со звездой, спит молоденький солдат. Приткнувшись головами друг к другу и одинаково держа на коленях сумочки, обе, словно матрешки, в ярких платках, тихонько дремлют девчата. Положив на клюку обе ладони, а на них подбородок, смотрит куда-то перед собой усатый старик в пенсне.

Справа от меня, в углу под фикусом, разбросалась в кресле девчушка лет четырех, а над ней замер торжественно-влюбленный профиль ее молоденькой мамы... Она смотрит и смотрит со счастливой улыбкой — будто бы девчушка, проснувшись, первым делом должна обязательно увидеть счастливую эту мамину улыбку.