Шрифт:
представить себе в шерстяных панталонах и длинной, до самых пят, шерстяной тунике, но
воссоздать в точности атмосферу и уклад родительского дома поэта теперь, по прошествии
стольких лет, мы, конечно, не можем.
В своем творчестве Чосер славит матерей, как нежных провозвестниц и проводниц
отцовской воли в обществе, где, по преимуществу, царит патриархат. Матери у него всегда
терпеливы и кротки, ласковы и покорны. Однако было бы неразумно судить об обстановке в
его родном гнезде, руководствуясь лишь его творчеством. В его поэзии проглядывает и
тенденция изображать женщин покинутыми, терпящими предательство, однако нет
свидетельств, что такую же участь испытала и Агнес де Коптон. Замечено, что отцы в
творчестве Чосера часто отсутствуют, но и из этого делать какие-либо выводы было бы
опрометчиво.
Однако отец Чосера сыграл заметную роль в его жизни в один решающий период, когда, будучи помощником королевского мажордома, он в 1347 году был призван выполнить
одну из своих служебных обязанностей в Саутгемптоне, куда был послан с семьей для
контроля за взиманием винных пошлин. На следующий год после отъезда Чосеров из
Лондона в город пришла беда, позднее названная Черной смертью из-за черных нарывов, которые образовывала на теле жертвы бубонная чума. Считается, что эпидемия 1348–1349
годов выкосила тридцать процентов населения Англии. В невероятной скученности и
сутолоке Лондона, как мы можем предположить, число жертв было гораздо выше, хоть
достоверными цифрами мы и не обладаем. Однако нетрудно предположить, что, возвратившись к себе на Темз-стрит в конце 1349 или же в начале 1350 года, семейство
Чосер нашло Лондон в значительной степени опустевшим. О впечатлении, которое это
должно было произвести на мальчика, можно только догадываться. Единственное
упоминание чумной эпидемии мы находим в рассказе о приставе церковного суда: Как вор в ночи, кралася Смерть,
Верша губительное дело.
Но это лишь образ в нравоучительном пассаже, где говорится о грехе алчности.
Вспомним, что “Декамерон” Боккаччо, возможно, оказавший влияние на сюжетное
построение “Кентерберийских рассказов”, был рожден как собрание историй, призванных
скрасить тревожное ожидание и унять беспокойство публики перед лицом грозившей им
чумы. Высказывалось предположение, что хорошо известная увлеченность Чосера чтением
тоже непосредственно связана с его ощущением реальности как мира зыбкого и чреватого
опасностями, к книгам же он обращался как к иной, устойчивой, реальности в неустойчивом
мире. Разумеется, в предположении этом есть доля истины. Однако было бы натяжкой прямо
проецировать чувства и ощущения современного человека на сознание человека
средневекового. Людям XIV века, а в особенности лондонцам, угроза смерти или болезней
была привычна, к тому же не следует забывать и о том, что для них смерть являлась лишь
этапом в вечной драме человеческого существования. Так или иначе, но к семейству Чосеров
эпидемия оказалась благосклонной, поскольку в результате они получили в наследство
многое из имущества родственников, которым не посчастливилось, оставшись в Лондоне, они стали жертвами эпидемии.
По возвращении в Лондон, надо полагать, для Чосера начались годы серьезного учения, хотя свидетельств, в чем это учение заключалось, мы и не имеем. Учиться сыновья видных
горожан в то время начинали в семь лет, поступая в школу – певческую или
грамматическую, где зубрили латынь. С тем же успехом Джеффри Чосер мог обучаться дома
или даже у священника церкви Святого Мартина в Винтри.
Многие исследователи сходятся во мнении, что послан он был в школу при богадельне
Святого Павла, находившейся в нескольких шагах от его дома, чем можно и объяснить
знание им латыни и латинских авторов, в частности Овидия и Вергилия. В этой школе его
вероятнее всего обучали латыни по грамматике Доната, известного многим поколениям
школьников, и знакомили с более современными книгами по риторике и грамматике; с латыни здесь, вероятно, переводили не только на английский, но и на французский – ведь