– Ужинать будешь? – спросил он, неохотно отпуская меня.

– Нет. А ты? – Я не глядя поставила прибор на стол.

– Да о каком ужине разговор? Я ни о чем думать не мог. А теперь и вовсе. И ты еще в таком платье пришла… Я в конце концов голову от тебя потеряю. Пойдем уже…

Когда глубокой ночью мы лежали обнявшись, я спросила:

– Скажи, неужели тебе было не жалко отправлять меня на Лубянку?

– Нет.

– Я тебе совсем не понравилась? Не заинтересовала тебя своим предложением рассказать правду о судьбе государства?

Он еще сильнее прижал меня к себе:

– За день до твоего появления один инцидент произошел… Детали его тебе знать не нужно. Но суть в том, что я распорядился всех, кто как-либо попытается пройти в Кремль для встречи со мной, сначала обыскивать, а потом под пристальным надзором приводить в кабинет. Этот приказ был устный и секретный. Поэтому твои историки в будущем, скорее всего, ничего о нем не знают.

– Надо же… Как мне повезло, – восхитилась я интуицией своей сестры Галины. – Как правильно был выбран день посещения. А что же произошло дальше?

– А потом мне сообщили о тебе. Привели. И я увидел красивую, но, к сожалению, на мой взгляд, совершенно умалишенную женщину. И все…

– И ты приказал меня расстрелять?

– Нет. Это самоуправство было. Виновные наказаны. Тебя устраивает такой ответ?

Спрашивать о том, что именно сделали с моим немногословным, но хорошо орудующим сапогами следователем, я не рискнула. И решив сменить пластинку, сказала:

– Устраивает. А о моих родственниках? Ты уже все, наверное, знаешь, да?

Он рассмеялся:

– Все действия мои контролировать хочешь? Ну, если в меру, то можно… Да, мне все о предках твоих доложили. Оказывается, прадед твой – это тот самый Санаров, который в свое время под начальством Менжинского работал. Ты почему мне не сказала, что он одно из отделений секретного отдела ГПУ возглавлял?

– А я и не знала, – удивилась я. – Вообще, слышала что-то такое, но никто никаких деталей мне не рассказывал. Но правда, похоронили же его на Новодевичьем кладбище… Значит, он был каким-то уважаемым человеком в этом аппарате. Но мне, знаешь, как-то другой прадед ближе, тот, который энергетикой занимается. Его я хорошо помню, он прожил долго. А скажи, в какой момент ты поверил, что я прихожу из 2010 года?

– После того, как увидел результаты экспертизы фотопленки и доклад специалистов о твоей машине информационной. Хотя… Сомнения у меня до сих пор остаются…

Услышав это, я расстроилась. Значит, он верит только безусловным материальным доказательствам. На мои слова ему просто наплевать. И как в этом случае заставить его взять в толк, что до войны осталось всего четыре года? Что же это за упертость-то такая? Тут я вспомнила о Натанычевом приборе.

– Ой! Мне же надо координаты замерить. – Я вскочила с кровати и, накинув выделенный мне госхалат, убежала за свертком.

Вернувшись, я села на корточки и, шурша бумагой, начала примеряться, в каком месте мне будет удобнее телепортироваться.

– Что ты там в темноте возишься? – спросил Сталин, пытаясь рассмотреть, что я делаю. – Свет зажги.

– Нет, нет, я уже почти готова.

Я установила прибор возле окна и нажала на предмет Натанычевой гордости – лиловую кнопочку. Внутри крякнуло, свистнуло и замолкло. И это все? Меня так и подмывало надавить на нее еще раз, но, вспомнив предупреждения своего друга, я решила не искушать судьбу.

– Ура! Теперь я смогу появляться здесь, когда ты захочешь… – Я нырнула обратно в кровать и, смеясь, полезла обниматься. – Ну скажи… Когда мне прилетать? Когда? Или я тебе уже надоела?

В ответ он сжал меня в кольце объятий:

– У вас там в 2010 году все женщины такие?

– Какие? – Я продолжала его целовать.

– На комплименты напрашиваешься? Хорошо, скажу тебе, какие. Такие вот, пылкие, нежные, веселые, не особенно, правда, умные, судя по твоим суждениям, зато красивые, ну и довольно смелые, раз ты не побоялась в Кремль прийти.

– Кроме меня, там таких больше нет! – гордо ответила я. – Елена Григорьевна Санарова – создание эксклюзивное! Можешь собой гордиться. Какую уникальную женщину ты очаровал!

– И когда эта уникальная женщина в очередной раз испариться собирается? – В его тоне чувствовалось недовольство.

– Полдевятого. Но я же вернусь. Почему ты так говоришь?

– Потому что я не люблю, когда кто-то или что-то выходит у меня из-под контроля. Я не могу быть уверен в том, что ты появишься, когда обещала. И это меня из себя выводит!