– Все, дорогой товарищ, утомил ты меня! – потеряла я терпение. – Ты тут сиди, отдыхай, а я скоро вернусь. Будешь меня снова катапультировать в 20.00 в Зачатьевский…

Придя домой, я быстренько натянула на себя новое платье из искрящегося черного трикотажа, накрасилась, как в тот раз на банкет, и пошла обратно.

– Ну и ну! – залюбовался мной Натаныч, когда я процокала шпильками по паркету. – Как ты одеваться-то стала. Глядишь, наш вождь из тебя таки человека сделает. Привьет тебе хороший вкус. Отучит в непотребном виде по улицам шляться.

– Это в каком еще таком непотребном? – возмутилась я.

– В таком! В джинсах твоих непонятных. В которых фигуры не видно… Правда, я бы на его месте еще и над характером твоим поработал. Но думаю, что пара неделек в 1937 году – и ты у нас будешь, что называется, по одной половице ходить. Уже вон взгляд стал какой…

– И какой же взгляд у меня стал? – Я села на ковер и стала искать электроды.

– Мягкий. Душевный. Любо-дорого посмотреть… Вот, оказывается, какой мужик-то тебе был нужен! А то встречалась не пойми с кем. Бегала тут все, как коза без привязи…

– Слушай, Натаныч! – пресекла я его психоаналитические исследования. – Давай уже работай. А то мне там из-за тебя выговор сделают с занесением в личное дело.

Он захихикал и выудил откуда-то штекеры:

– Лети уж, голубушка. Только не забудь, что из-за твоей торопливости таймер в четыре утра сработает. Если я уже спать буду, ты меня не буди. А то у меня от недосыпу голова совсем варить перестала.

Выйдя из-за мусорников, которые в этот день радовали своей непривычной чистотой, я пошла в сторону улицы. Понятное дело, что Сталин из машины не выходил, чтобы своим приездом не перепугать мирных и ничего не подозревающих жителей Зачатьевского переулка. Поэтому я сама открыла дверку и быстро села на заднее сидение.

– Молодец. Исправляешься, – сказал он, определив каким-то одному ему известным способом, что я явилась, как и было велено, практически сразу после исчезновения. – Прекрасное платье. Теперь главное – чтобы Утесов дара речи не лишился от красоты твоей неземной.

Когда мы приехали, Утесов со своим оркестром был в полной боевой готовности. Его явно вызвали в Кремль по тревоге, отчего вид у него был несколько испуганный. Он поздоровался, поблагодарил за приглашение и поинтересовался, что ему исполнить.

На это Сталин, с интересом следя за моей реакцией, сказал:

– Вы, Леонид Осипович, что-нибудь повеселее выберите. Из своего раннего репертуара. Какие-нибудь уличные песни. И обязательно про урканов с кичманом и про гоп ваш со смыком.

Обомлев от такого поворота событий, донельзя удивленный Утесов поспешил заверить, что все выполнит в точности, и начал концерт. Я была в восторге. Мало того что мне действительно нравилась именно такая музыка, да еще ее лично для меня в Кремле сам Утесов играл!

Всю дорогу домой я говорила, что это была прекрасная идея, что я очень довольна, а потом заявила:

– Жалко, что еще на Вертинского нельзя сходить.

– Ты что, Вертинского любишь? Он про урканов не поет, – удивился Сталин.

– Нет. Не люблю. Но он же легенда. Поэтому увидеть его было бы приятно.

– Ты же эмигрантов ненавидишь. А он – эмигрант.

– Это не считается, потому что он скоро вернется.

– И кто ж его сюда пустит, интересно знать?

– Ты, – сказала я, смеясь.

В ответ он махнул рукой:

– Вертинского пущу? Но… Хотя, с другой стороны… Говори что хочешь… Только не грусти. Ты мне веселая очень нравишься.

Возвратившись на дачу, мы провели прекрасный вечер. И хотя Сталин всячески старался увести меня подальше от политических разговоров, я все-таки умудрилась найти повод и между слов ввернуть ему пару фактов о ялтинской конференции…

Следующие три недели напрочь вычеркнули меня из реальной жизни. Поскольку отсутствие Глеба натолкнуло меня на мысль уйти в импровизированный отпуск, большую часть времени я старалась проводить в 1937 году. Мне была дорога каждая минута, и я таскалась в прошлое практически без перерыва.

Конечно, я видела, что донельзя осточертела Натанычу, которому приходилось постоянно то отправлять меня туда, то принимать обратно, но идти против своей всепоглощающей страсти я была не в силах. В итоге у меня сбился режим, я перестала соображать, где утро, где вечер, и думала лишь о том, чтобы побыстрее сбежать из 2010 года и броситься в любовную мясорубку.

Что касается Сталина, то он, безусловно, не мог позволить себе тратить на романтические свидания так много времени. Иногда он звал меня днем, чтобы просто посмотреть на меня в течение получасового перерыва, периодически проводил со мной ночи, а порой брал меня с собой на всевозможные культурные мероприятия – от посещения театров до спортивных соревнований. Таким образом, отношения, которые для меня длились чуть меньше месяца, у него в 1937 году растянулись в довольно продолжительный роман.