Подобные панегирики не оставили равнодушным «орудие божественной воли», Гитлер приблизил к себе «сохранившего гордое достоинство перед престолом», и 26 октября 1926 года Геббельс стал гауляйтером Берлина. Он приобрел власть над «господами с севера», которой намеревался распорядиться должным образом и через месяц после своего назначения заявил о «завоевании Берлина».

В июле 1927 года Геббельс начал издавать в Берлине ежедневную газету «Дер Ангриф», а затем арестовал все счета штрассеровской «Арбайтсблатт» и отдал приказ избивать их сторонников. Братья Штрассер неоднократно жаловались Гитлеру на произвол его гауляйтера, но ничего из этого не вышло. «Ваша газета, — ответил Гитлер, — несомненно, официальный печатный орган партии в Берлине, но я не могу запретить Геббельсу издавать свою собственную частную газету».

Поведение Гитлера понятно, не совсем понятна реакция самих Штрассеров на происходящее. Неужели они не понимали, что уже никто в партии не мог действовать на свой страх и риск, что своей самостоятельностью они только мешали Гитлеру и что Геббельс проводил его политику? Если это было так, то зря они полезли в политику.

Тем временем чувствовавший полную поддержку Гитлера Геббельс организовал против Штрассеров самую настоящую партизанскую войну, которую Отто назвал «террором в миниатюре». «Один за другим, — писал он, — наши товарищи испытывали на себе все прелести недовольства нового гауляйтера. Штурмовики выслеживали наших людей и под видом хулиганов избивали их. Они даже совершили несколько безуспешных попыток схватить меня. Когда же мы требовали объяснений по поводу этих таинственных нападений, то получали неизменный ответ: «Это коммунисты преследуют вас. Воспользуйтесь бойцами СА для защиты». Другими словами, «примите в наши ряды шпионов, и мы оставим вас в покое».

У Отто Штрассера состоялся разговор с самим Гитлером. «В тот день, — вспоминал он, — я в одиночестве разрабатывал макет нашей газеты, когда в комнату, не постучавшись, стремительно ворвался Гитлер. Я даже не знал, что он в Берлине. Не здороваясь, он уселся за стол Грегора и выпалил мне прямо в лицо:

— Это не может дальше продолжаться!

— Что не может продолжаться, господин Гитлер?

— Твои непрерывные ссоры с моими людьми. В прошлом году это был Штрайхер, потом Розенберг, а сейчас — Геббельс. Мне это надоело.

— Между этими событиями нет никакой связи, господин Гитлер. Юлиус Штрайхер — грязная свинья. На нюрнбергском съезде он замучил меня рассказами о сексуальных извращениях евреев, называя свои рассказы «деликатесным аперитивом». Я сказал ему, что меня тошнит от его газеты и что я люблю литературу, а не порнографию. Если принять во внимание предмет нашей принципиальной ссоры, то сам ее факт не должен ни шокировать, ни удивлять вас.

— А Розенберг? — спросил Гитлер, приведенный в замешательство словом «порнография». — Что ты имеешь против него?

— Он язычник, господин Гитлер.

Адольф вскочил и заходил по комнате.

— Я думал, что вы хотите помириться с Римом.

— В данный момент христианство является одним из пунктов моей программы. Но мы должны смотреть вперед. Розенберг — провидец и пророк. Его теории являются выражением германской души. Настоящий немец не может осуждать их.

Я не ответил, но внимательно посмотрел на него. Я был совершенно ошеломлен его двуличием.

— Давайте перейдем к делу. Я говорю о ваших отношениях с Геббельсом. Я повторяю снова, это не может продолжаться.

— Несомненно. Но вы должны сказать об этом Геббельсу. Он приехал сюда после меня и начал выпуск своей газеты позже. Все права принадлежат мне.

Гитлер снисходительно улыбнулся.

— Это вопрос не права, а силы. Что ты сможешь сделать, если десять штурмовиков Геббельса ворвутся в твой офис?

Я медленно вытащил из ящика стола большой револьвер и положил его перед собой.

— У меня в обойме восемь патронов. Так что восемью штурмовиками станет меньше.

Гитлер остолбенел.

— Я знаю, ты достаточно ненормальный, чтобы стрелять, — прорычал он. — Я знаю, что ты без колебаний будешь защищать себя. Но все равно ты не сможешь стрелять в моих штурмовиков.

— Ваших или гауляйтера Геббельса? Если они ваши, то я бы советовал вам не посылать их сюда. А если это люди Геббельса, то в вашей власти остановить их. Что касается меня, то я буду стрелять в каждого, кто нападет на меня. И мне плевать на их униформу. Коричневые рубашки меня не пугают.

— Отто, — сказал Гитлер печальным голосом, первый и последний раз назвав меня моим христианским именем, — будь благоразумен. Обдумай все, хотя бы ради брата.

Он взял меня за руки. Я остался равнодушным к его глазам, наполненным слезами, к дрожащему от волнения голосу. Это заранее обдуманное представление не могло иметь у меня успеха.

— Подумайте и вы, господин Гитлер. Я буду продолжать свое дело.

К тому моменту, когда он ушел, я уже решил открыто бороться с его лицемерием; короче говоря, либо я одержу победу, либо порву с ним».

И все же Гитлеру пришлось держать в узде не только Штрассеров, но и самого Геббельса, который постоянно искал стычек со сторонниками Штрассеров на улицах.