– Тридцать тысяч, – помог я ему.

– Во! Неплохо же…

– А сколько вас человек в группе?

– Пятеро.

– Тогда поделим тридцатку на пять. Получается шесть тысяч. Немного, согласись. Да плюс расходы на диски, на обложки. Запись в студии тоже наверняка ведь за деньги будет. Так?

– Ну да, за деньги, – вздохнул Иван. – Но все-таки… Может, тиражи увеличатся. Концерты начнем давать. – И снова стал накачивать себя уверенностью: – Ничего, раскрутимся. Главное – песни охуенные есть, музыканты классные. Ничего-о!..

Я, помню, смотрел на него, на этого тридцатилетнего, не адаптированного ко взрослой жизни человека с сочувствующей усмешкой, не подозревая, что вскоре сам перестану быть адаптированным…

На работе все шло своим чередом. Было много мелких и не особо обременительных дел; стабильно поступали левые заказы, пополнявшие мой разбросанный по банкам капиталец.

Правда, в середине лета в агентстве произошла перемена, которая хоть поначалу и слабо отразилась на общем течении моей, да и других сотрудников жизни, но в итоге года через два привела к тому, что большинство из нас уволилось, – появился новый исполнительный директор. Это был не кагэбэшник в отставке, как его предшественник, генеральный и некоторые другие руководители, а отставной офицер ВС. Павел Юрьевич, «Настоящий Полковник», как вскоре прозвали его у нас в отделе.

Месяца два он приглядывался к тому, что происходит, заглядывал в кабинеты, наблюдал за людьми, а с сентября принялся устанавливать свои порядки. Начал с того, что в дополнение к охраннику сделал на ресепшене специальный турникет, через который можно было пройти, приложив карту. И почти каждое утро Настоящий Полковник просматривал, кто из сотрудников когда пришел на работу, когда ушел, сколько раз и на какое время выходил из здания днем. Нарушителям устраивал разнос, требовал объяснений. Иногда мы шли даже к генеральному, чтоб он заступился.

Отчеты о работе над проектами Настоящий Полковник стал требовать тоже чуть ли не ежедневно, делал попытки бороться с леваком… Позже, когда долбанул кризис и у агентства начались трудности, он и вовсе превратился в монстра – вплоть до того, что подход к кулеру за водой рассматривал как нарушение дисциплины.

Сотрудники роптали, однажды не выдержала даже наша тихоня Оксана – на очередную придирку исполнительного директора воскликнула:

– Вообще в казарму нас превратили какую-то!

Совсем стало тяжело, когда весной две тысячи восьмого агентство переехало с Триумфальной площади к метро «1905 года», а генеральный остался на старом месте. Там уж Настоящий Полковник почувствовал себя полновластным хозяином и стал применять свои армейские навыки по полной программе, называя их антикризисными мерами. Меры эти не давали результата, становилось только хуже. И в итоге сотрудники побежали.

Я из той команды уволился последним, но не потому, что был очень терпелив или мне некуда было податься, – появилась необходимость быть в офисе, слабо связанная с работой. Но об этом позже. Это – почти финал…

А в то лето две тысячи седьмого, точнее, в августе, произошло одно знакомство, чуть было окончательно не выбившее меня из колеи нормальной жизни, в которой я так хотел находиться, размеренно по ней двигаясь.

Тогда я редко проводил вечера дома. Приползал к себе лишь затем, чтоб поспать.

Как ни тяготил меня торчащий в квартире Максим, но без него, как я понял только после его отъезда в Красноярск, стало еще хуже. Не помогала ни музыка, ни Интернет, ни телевизор с DVD, ни книги.

Песни любых групп вгоняли в такую тоску, что хотелось выйти на балкон и прыгнуть вниз, телепередачи попросту раздражали, книги не читались, фильмы не смотрелись, а в Интернете я неизбежно попадал в «ЖЖ» Ангелины и читал по десятку раз каждую ее запись, комментарии. Из «ЖЖ» я перебирался в литературный электронный журнал, который Ангелина основала, и изучал то, что там печаталось. Все эти бесцветные рассказики и стишки неизвестного молодняка, мутную публицистику, наивно-задиристые манифесты, где доказывалось одно и то же – что в литературу пришло новое поколение, которое вот-вот разрушит существующий порядок вещей и в самой литературе, и в политике, экономике, науке, и во всем общественном устройстве…

Среди авторов я обнаруживал Свечина, и его рассказы были так же бесцветны, а манифесты так же задиристы и наглы, как у этих двадцатилетних дебютантиков. Мне хотелось позвонить ему и сказать, что в тридцать пять нужно быть как-нибудь поумнее.

Каждая публикация в журнале предварялась коротким вступлением Ангелины, и в каждом я ощущал, прямо видел ее неудовлетворенность личной жизнью, скрытую за миссией помогать «молодым, новым» литераторам. «Была бы ты со мной, – бормотал я, таращась в экран ноутбука, – и тебе на фиг не нужна была бы эта миссия. Писала бы свое, а в свободное время мы бы гуляли в Коломенском или где скажешь, ездили бы в Швецию, в Париж, в Прагу. Ты была бы со мной счастлива».