Зато начальник отдела брендинга устроил настоящую истерику.

– У меня квартира на кредите! Машина на кредите! Холодильник!..

Подбегал к листу с приказом, смотрел, кому на сколько сократили, и бросался на тех, кто, как ему казалось, пострадал меньше него.

– Пятнадцать процентов! Почему тебе пятнадцать, а мне – двадцать пять?! Ни хрена не делаешь – и все в шоколаде, да?!

С такими же криками он подскочил и ко мне. Я попытался объяснить:

– Да у меня зарплата – двадцать семь была. Куда мне сильно снижать?

– Не по-ой, – страшно исказив лицо, протянул парень, и мне показалось, что он съехал с катушек. – Я знаю, какие ты бабки гребешь. Я зна-а-аю все! Я Павлу Юрьичу все объясню.

Постепенно он успокоился, да и другие, повозмущавшись (правда, в своих кабинетах, в курилках, по-тихому), занялись делом. Но с того приказа начался развал нашего агентства, достигший своего пика летом две тысячи девятого… Агентство существует до сих пор, но теперь это мелкая конторка, борющаяся за выживание… Впрочем, об этом позже. Опять же – позже. Если успею.

На неделе мы встречались с Полиной раза два-три, а выходные, как я уже говорил, проводили вместе. Ночевали у меня. Как-то незаметно в квартире появились ее вещи – туфли домашние, сорочка, заколки, флакончик с духами… Я не то чтобы не обращал на это внимания, но принимал как само собой разумеющееся. В душе было даже приятно – такие мелочи, как лежащие на прикроватной тумбочке заколки или стоящие на полке над раковиной духи, украшали интерьерчик.

Никаких неудобств общение с Полиной не приносило тогда. Конечно, я не был так же свободен, как, например, в мае, но и на фиг не нужна такая свобода, от которой готов лезть на стены.

Правда, постепенно отношения стали не то чтобы портиться, а усложняться. Если поначалу мы занимались сексом молча, не считая вздохов и стонов, то потом Полина начала нашептывать мое имя и «любимый» и требовала слов от меня. Я тоже шептал, хотя и с усилием, что она «любимая», что она «Полинушка»… Затем с ее стороны пошли эти гасящие желание, а может, и зарождающуюся влюбленность, вопросы: «Ты меня действительно любишь?» – «Да. Люблю», – отвечал я быстрее, чтоб скорее вставить свой член в ее горячее отверстие; но отвечал, видимо, недостаточно искренне. «Правда?» – с подозрением уточняла она. «Да, правда. Правда, люблю», – говорил я и обнимал ее, залеплял ее готовый еще что-то спрашивать рот своими губами.

Еще через несколько дней Полина вдруг вспомнила, что может забеременеть.

– Мы ведь выпиваем, а потом – секс! – перепуганно вскрикнула однажды. – Это ведь опасно!

– И что ты предлагаешь?

– Нужно как-то предохраняться.

– Предохраняйся. Таблетки разные есть, – вяло сказал я, не задумываясь о реакции.

Глаза Полины заискрились гневом:

– Ты предлагаешь мне жрать химию?! Спаси-ибо!

Я был в тот момент утомлен долгим кувырканием и тут же ответно заразился ее агрессией – ляпнул:

– А что – моя жена бывшая несколько лет их пила и потом родила ребенка. Вроде здоровый, нормальный…

– Ты… Ты!.. Меня!.. – От возмущения Полина даже заикаться стала. – Ты меня с кем-то другим?! С другой сравнивать вздумал?!

В тот раз мы довольно быстро помирились. Я наговорил массу нежностей, а в душе повторял: «Истеричка!» Мне хотелось, чтоб она исчезла. На время. Отдохнуть день, другой…

Позже ее если не истерики, то попытки спровоцировать меня на неприятные разговоры случались все чаще. То она озадачивалась проблемой: «Ты до сих пор незнаком с моими родителями!»; то сокрушалась, что не видел ее доченьку Мари; то изводила допросами: «Ты хочешь от меня ребенка?»

И очень быстро – уже в конце осени – наши встречи и секс стали мне в тягость. Трахаясь с Полиной, видя ее покачивающиеся тяжеленькие груди, завитки волос вокруг симпатичного лица, гладя гладкие, тугие ляжки, я держал в голове, что вот сейчас, только кончу и отвалюсь, она начнет говорить об очередной грузящей вещи. И от таких мыслей мой член съеживался, уменьшался, как телескопическая удочка. Возбуждение, и так с усилием, натугой вызванное, исчезало вовсе. Оставалась обязанность: «Долби, долби. Если сошелся с самкой, значит, обязан ее долбить».

В конце ноября Полина заговорила о том, что скоро ее Мари будут крестить и я должен участвовать в этом обряде.

Первым делом я, конечно, хотел сказать нечто вроде: «А я-то при чем? Тем более я к любой религии испытываю неприязнь, мягко говоря». Но вместо этого лишь кивнул: «Хорошо».

И вот в субботу, по всей видимости, шестого декабря (пытаюсь определить по календарю), утром я полз по Ярославскому шоссе.

Впереди и сзади, по бокам с той же черепашьей скоростью двигались десятки и сотни «Ауди», «Хонд», «Ниссанов», «Жигулей», «Мерседесов». Все они, казалось, устремились за город, чтобы радостно провести выходные, нажраться шашлыков на свежем воздухе, а я вот один еду затем, чтобы участвовать в совершенно противном мне деле. Зачем? С какой стати?