— Вы пришли как раз вовремя. Сейчас буду вынимать. Ну а уж что получилось, не знаю: может, хлеб, может, лепешка, а может, и вообще черт знает что. Я ведь так еще никогда не работал.

Он устроил что-то вроде костра для получения древесного угля. Сквозь большие охапки травы, прикрывавшие его, просачивался голубой дым, такой голубой и такой плотный, что он медленно поднимался ровным столбом, разветвлялся над кронами олив, потом снова сверкающей солнечной колонной уходил высоко в небо и, прежде чем слиться с его знойной белизной, рассыпался радужными блестками.

— Ну уж что будет, то будет, — сказал Анджело.

— А ничего другого и не скажешь, — ответил булочник.

Анджело посмотрел на стаю ворон, парившую высоко над вершиной холма. Пользуясь легкими порывами ветра, неподвижно распростерши крылья, птицы танцевали, скользили, возвращались, сближались, летели друг над другом, а потом вдруг рассыпались в разные стороны, словно зерна овса, брошенные в рябь ручья.

— Им-то хорошо, — сказал булочник.

— Конечно, — ответил Анджело. — Но может быть, все-таки болезнь потихоньку пойдет на убыль.

— Пока что-то не заметно.

— А что заметно?

— Ничего не меняется.

— Все еще есть случаи?

— Если верить своим глазам, да. А пока нет никаких оснований им не верить.

— У людей немного ошалевший вид, но они живут.

— Они были такими же ошалевшими в городе, и они жили, только их не было видно. Видны были только мертвые. Я согласен, что здесь все выглядит наоборот, и это уже хорошо. Только взгляните-ка вон с той стороны, внизу: к холмам тянется небольшая долина, платаны и небольшой луг. Видите эти желтые палатки? Это лазарет, и вон там, в квартале Сен-Пьер, среди вишневых садов, еще палатки. Еще один лазарет. И вон там, на северном склоне, тоже палатки: опять лазарет. Если бы вы, как я, сидели под кипарисом, наблюдая за плитой, вы бы увидели, что больных хоть отбавляй, пятьдесят с сегодняшнего утра! Пятьдесят — ведь это немало.

— Это же не может прекратиться сразу.

— Ну, этого я не знаю, а вот что может, это я знаю очень хорошо. Взгляните-ка наверх. — Он показал на плотную стаю ворон, каруселью кружившуюся над холмом. Оттуда доносилось звонкое хлопанье большого веера. — Эти твари гораздо умнее, чем думают. Уж поверьте мне, не зря они там кружат. Они знают, что им надо. Вы можете стрелять в них, а они остаются и едят.

«Наверное, он прав», — подумал Анджело, но он был голоден, а шедший от костра запах был восхитителен.

— Я замесил тесто в свином корыте. Чистом, конечно. Я нашел его вон в той хижине. Я сказал жене: «Это хижина Антонэна. Спорим на что хочешь, там есть свиное корыто». Я скучал, черт побери, и я сказал: «Буду делать хлеб». И это оказалось очень неплохо. Люди приходят ко мне за хлебом. И еще приносят воду. Вода! Вы уже ходили за водой?

— Нет.

«А ведь это, действительно, проблема, — подумал Анджело. — Где может быть вода в этих холмах?»

— Если вы еще не ходили, я вам покажу. Вы тогда поймете, что это за работа. Видите вон там дуб? Хорошо. А прямо над ним заросли ив. Это туда. Там глинистый карьер. Вода в нем хорошая, хотя не слишком прозрачная и холодная. Ее там много. Но это вон в ту сторону. С ведрами в оба конца нужно больше получаса. Мы с женой и дочерью уже раз двадцать туда ходили. Да и не мы одни. Смотрите.

Действительно, в тени ив мелькали красные, синие, зеленые, белые кофты, юбки, фартуки. Но едва они оказывались на солнце, все краски исчезали и оставалось только сверкание воды в ведрах рядом с маленькими обугленными силуэтами. Буханки хлеба, которые булочник наконец вытащил из костра, оказались плоскими, как лепешки, и очень неравномерно пропеченными.

— С такой печью никогда не знаешь, что получится. Перед этим хлеб вышел совсем неплохой, а этот и гроша ломаного не стоит. То ли дело печь настоящей кирпичной кладки. Надо же было этой заразе обрушиться на нас. А теперь живи, как хочешь! Ну что я могу с вас взять за такой хлеб? Дайте, сколько хотите. Ну скажем, два су, и берите три-четыре буханки.

А тем временем он продолжал раскладывать горячие буханки на листьях тимьяна, от которого шел восхитительный запах, и наблюдал за окрестностями, ожидая, когда на бивуаках тоже почувствуют этот запах.

Анджело взял одну лепешку и шел некоторое время, держа ее в руках, чтобы она остыла.

Немного выше, на опушке соснового бора, сидело небольшое, весьма благопристойное семейство. Глядя на открывавшиеся перед ними просторы, они молча, неторопливо пережевывали свою дневную трапезу. Их было трое: упитанный рыжий мужчина, крепко сбитая женщина, полная материнской нежности, что нередко встречается у особ подобной комплекции; на коленях у нее сидела хрупкая и бледная девочка с мечтательными глазами. Веснушки вокруг носа, словно венецианская полумаска, расширяли ее скулы и придавали ее личику нежность боттичеллиевской «Весны».

«Она, конечно, для них свет в окошке, — подумал Анджело. — Если бы они знали, что я сейчас усядусь есть свой хлеб рядом с ними, чтобы иметь возможность смотреть на это прелестное личико, они бы Бог весть что вообразили и испугались бы, что я могу ее сглазить».

Он небрежно направился к сосне, сел, прислонившись к стволу, и начал медленно пережевывать свою лепешку, глядя на простиравшийся пред ним пейзаж. И лишь изредка осторожно искоса взглядывал на девочку. Несмотря на эти предосторожности, он несколько раз встречался взглядом с матерью и даже с отцом. Они инстинктивно разгадали его хитрый маневр и, отнюдь не считая его безобидным, почуяли в нем какой-то злой умысел. Следя за его взглядом, мать осторожно, словно зажженную свечу, пересаживала девочку с одного колена на другое.