28 октября венгерские войска наконец переправились через Лейту, форсировали реку Фиш и заняли возвышенность у берега реки Швехаты.

Гёргей приказал зажечь сигнальные костры и поддерживать в них огонь всю ночь. Венгры напряжённо прислушивались, ожидая, что в ответ на их сигналы загрохочут орудия из осаждённой Вены. Но оттуда доходили лишь отзвуки вялой перестрелки.

Генерал Мога отдал приказ: с рассветом начать общий штурм города Швехата — подступа к Вене.

Гроб утопал в цветах. Мелкие ярко-красные астры перемежались с пышными белыми гвоздиками и пунцовыми георгинами. Они обвили гирляндами некрашеный буковый гроб и, свисая с катафалка, образовали трёхцветные знамёна свободной Венгрии. Революционная Вена хоронила одну из первых жертв октябрьского восстания — Франца Калиша. Австриец, он пал за свободу венгров. Вена восстала, защищая свободу и независимость Венгрии.

С траурными повязками на рукавах шли отряды Академического легиона, национальной гвардии, пехотные части гарнизона, перешедшие на сторону инсургентов, артиллерия. Эти воинские соединения замыкала пёстрая колонна добровольцев из рабочих предместий, недавно отозвавшаяся на призыв генерала Бема.

Иожеф Бем был старый польский революционер, отличившийся в наполеоновских войнах и обогативший свой военный опыт участием в польском восстании 1830-1831 годов. Осенью 1848 года Бем прибыл в Австрию и принял участие в баррикадных боях восставшей Вены. Комитет безопасности назначил его помощником Мессенгаузера по обороне Вены, и командующий национальной гвардией охотно прислушивался к голосу Бема.

Новые пролетарские отряды национальной гвардии Бем назвал «летучими» или «подвижными» гвардейскими отрядами. В них входили рабочие, ремесленники, люди разных профессий. Примкнули сюда и солдаты, в своё время отказавшиеся стрелять в инсургентов и за это заключённые в тюрьмы, откуда их только что освободили.

Выглядели «летучие гвардейцы» очень живописно. Солдат-перебежчик в австрийской форменной фуражке шёл рядом со студентом в берете или в широкополой шляпе, какие носили революционеры в Италии. Нога в ногу с ремесленником, не успевшим сбросить кожаный фартук, шагал молодой рабочий в соломенной шляпе, видавшей виды и утратившей первоначальный цвет. Возвышаясь над рядами, торчал на чьей-то голове фригийский колпак. Обуты по-разному: одни в сапогах или штиблетах, другие в ботфортах, некоторые в башмаках на босу ногу. За гвардейцами шли небольшие отряды кавалеристов в блестящих касках с загнутыми краями.

За войском двигались толпы невооружённого венского населения. В первых рядах шли Каталина, Берта и Карл Мюллер. Берта, не стесняясь, плакала навзрыд. Первая её любовь к красивому студенту давно прошла, но она по-прежнему считала господина Калиша лучшим из лучших людей, и его ранняя смерть повергла её в полное отчаяние.

Лицо Каталины, напротив, было сурово, глаза сухи. Она молча, сосредоточенно глядела перед собой, но ничего не видела. Снова и снова переживала она мысленно всё то, что произошло в последние дни.

Она ежедневно проводила по нескольку часов у ворот больницы, получая скудные сведения о состоянии здоровья Франца. Нагноившаяся рана вызвала заражение крови. К нему никого не пускали. В то утро, когда Каталине сообщили о его смерти, она не сразу поняла. Как! Франц умер? Не может быть! Сестра милосердия внимательно и с участием посмотрела на Каталину: «Он не стонал, не жаловался, фрейлейн, хотя очень страдал. За несколько минут до смерти он попросил пить. Я наклонилась к нему, поднесла воду, он взглянул на меня своими большими голубыми глазами — словно осветил всё вокруг! — и прошептал: “Пусть моя кровь будет последней пролитой кровью!” Он не успел выпить воды, откинул голову на подушку и затих навсегда».

Перед глазами девушки проходили картины недавнего прошлого, вся её жизнь в Вене. И всюду был Франц. Все его уважали и любили. А он полюбил её, простую, необразованную девушку. Она догадывалась о его любви, но узнала о ней лишь теперь, когда его уже нет на свете. Больше никогда не услышит она его голоса. Страшное слово «никогда»! А ещё совсем недавно Франц говорил ей: «Вы улыбаетесь, я заглядываю в ваши бездонные глаза — и всё улыбается вокруг, всё радуется. Разве вы не видите, что нам улыбается кучер фиакра и даже его лошадь? И не кажется вам, что эта бездомная собака, которой я вчера бросил корку хлеба, тоже улыбается нам?»

Процессия подошла к кладбищу. Гроб поднесли к открытой могиле. Медленно приблизился к ней генерал Бем, и гул одобрения пронёсся по рядам, так популярно уже стало его имя.

В наружности Бема не было ничего выдающегося. Скорее его можно было принять за человека заурядного: круглое загорелое лицо с мелкими чертами, невысокий лоб, прихрамывает на правую ногу. Остро глядящие серые глаза сидят глубоко, над ними нависли седеющие брови. Но стоило Бему заговорить, как мгновенно все были покорены. Он говорил горячо, убедительно, кратко, без лишних слов и цветистых сравнений.