Шрифт:
Теперь голос поэта звенел, как призывный колокол. Люди вставали со своих кресел, и весь зал стоя повторял слова священной клятвы:
Богом венгров поклянёмся Навсегда — Никогда не быть рабами, Никогда! … Имя венгра величаво И достойно древней славы. Поклянёмся перед боем, Что позор столетий смоем! Богом венгров поклянёмся Навсегда — Никогда не быть рабами, Никогда! Где умрём — там холм всхолмится, Внуки будут там молиться, Имена наши помянут, И они святыми станут. Богом венгров поклянёмся Навсегда — Никогда не быть рабами, Никогда! [37]37
Перевод Л. Мартынова.
Петёфи умолк. Зал загудел от рукоплесканий, словно буря сотрясла стены кафе. Йокаи и Вашвари первые бросились обнимать поэта. Петёфи, бледный, сам чрезвычайно взволнованный, едва успевал отвечать на приветствия друзей, выражавших своё бурное одобрение… Он сразу заметил, что среди других протянувшихся к нему рук была и рука переписчика Риварди.
— Окажите мне великую честь: позвольте мне переписать во многих и многих экземплярах вашу великолепную песню…
— Господа! — вскричал Петёфи в ярости. — Господа! Вы слышали, какая честь мне ниспослана судьбою? Господин Риварди соблаговолил включить меня в свою драгоценную коллекцию автографов! Он заточил в тюрьму Михая Танчича, раскрыв полиции имя автора «Рассуждений раба о свободе печати». Теперь он удостоил и меня своим вниманием…
После короткой паузы, не сводя глаз с оторопевшего переписчика, Петёфи отчеканил:
— Вы включили меня в список знаменитых людей, а не останусь перед вами в долгу, негодяй!
— Вы меня оскорбляете! — глухо произнёс побледневший Риварди. Голос изменил ему.
— Оскорбляю? — засмеялся Петёфи. — Оскорбить можно только достойного, а шпиона я приравниваю к собаке. Но, если ты желаешь удовлетворения, я могу его дать.
Петёфи бросил на стол трость, которую держал, и засучил рукава, обнажившие его тонкие, с прожилками руки.
— Доставай свой нож, который прячешь за пазухой!
Кафе загудело. Риварди стоял неподвижно, растерянно оглядываясь по сторонам.
— У меня так и чешутся руки вышвырнуть тебя из окна!
Петёфи шагнул ближе к ненавистному доносчику, но обернулся, услышав позади:
— Не марай рук, Шандор! — Рослый, мускулистый мужчина лет тридцати, плохо одетый, обросший бородой, стоял на пороге у входа. — Я грузчик, — продолжал он, направляясь к Риварди, — дай-ка я выкину этот вонючий куль за борт!
Сильными руками он сгрёб смешно и беспомощно барахтавшегося переписчика, вскинув его на плечи, и под общий гул потащил к выходу. Молодой человек в карбонарском [38] плаще на плечах услужливо распахнул дверь, и грузчик швырнул свою ношу на мостовую.
Вернувшись, силач в смущении остановился у порога:
— Не взыщите, почтенные господа! Осмелился я сюда прийти потому, что нужное слово должен сказать Шандору. — Обращаясь к Петёфи, грузчик продолжал: — Не узнаёшь меня, Шандор? — и, видя недоумение на лице поэта, добавил всё так же простодушно: — Где тебе помнить всех, кого счастливая судьба столкнула с тобой!.. О я не забуду Петёфи, пока жив! Да и ты никогда не забудешь австрийской казармы… Не встаёт она ночью перед твоими глазами?
38
Карбонарий (итал.) — угольщик. Так называли членов революционной организации, основанной в Италии в начале XIX столетия. Карбонарии обычно носили плащи.
— Аронфи! — крикнул Шандор, просияв.
В памяти промелькнуло широкое доброе скуластое лицо крестьянского парня Аронфи Берени, обряженного в тесную солдатскую форму. Тосковал, тосковал Аронфи, страдая больше всех от издевательств и зуботычин, и полез в петлю… Вспомнил поэт и про свои собственные казарменные мытарства.
А Берени, широко улыбаясь, продолжал:
— Ты меня из петли вынул да ещё накричал как дует: «Жалкий трус! Уйти из жизни без борьбы! Да разве так делает человек! Какой же ты мадьяр!» С тех пор прошло целых семь лет. Я отбыл каторгу австрийской казармы полностью. А потом стал грузчиком. Прибыл я только что на пароходе «Вена» и пришёл сказать тебе: коль время приспело, веди куда знаешь. За тобой пойду без оглядки. Так больше жить нельзя! Вена поднялась! Скажи, Шандор, не настал ли и наш черёд?
— Аронфи, друг мой! Повтори! Ты сказал: «Вена поднялась!..»
Аронфи посмотрел по сторонам:
— Как же это? Да неужели вам неизвестно? В Вене революция! Меттерниха прогнали. Народ добыл оружие, на улицах — баррикады…
Петёфи одним прыжком вскочил на стол. Лицо его горело, глаза искрились.
— Земля разгневалась! За Луи-Филиппом в преисподнюю последовал Меттерних! Чей черёд сейчас?
Кафе загудело от радостных, восторженных криков.
— Довольно! — Петёфи нетерпеливо замахал руками. — Довольно! Мы долго и без устали восторгались. Пора переходить к действиям! И завтра же! Послезавтра может оказаться слишком поздно!
— Скажи, с чего начинать, Шандор? — спросил Вашвари со спокойной деловитостью, точно речь шла о будничной программе.
— Свобода печати — вот первый шаг революции, ответил Петёфи в тон Вашвари, как будто перед ним лежал готовый план. Поэт обвёл всех глазами, но никто не произнёс ни слова. — Или есть ещё глупцы, которые воображают, что без свободы печати народ может быть свободен?
— Среди нас нет таких глупцов! Я предлагаю немедленно обойти университетские факультеты, договориться с медиками, юристами, историками. Пусть завтра рано утром все соберутся здесь.