– Затяжным! – хлопнул Грач по плечу Альку.

Парень перевалился через низкую балюстраду, полетел вниз. На тормоз лебедки нажал, когда до пола оставалось менее метра – чуть-чуть не рассчитал, удар по ногам оказался весьма чувствительным.

Тут же залег, откатился в сторону, вскинул «абакан», пока не понимая, куда и в кого надо стрелять. Груда пластиковых ящиков, нечто вроде конвейера с громоздящимися вдоль него агрегатами непонятного значения… Где засел враг? Откуда ловит Альку перекрестьем прицела?

Мимо тонкой змейкой мелькнул леер – отцепился от трупа сепаратиста, первым сброшенного для отвлечения внимания. Сеп – тот самый, в домашних тапочках – лежал неподалеку, и грудь его теперь пересекала ровная цепочка пулевых отверстий.

Спрыгнули еще двое – Мурат и ефрейтор. Другая тройка и сержант продолжали прикрывать огнем сверху.

Грач без лишних слов, жестами, приказал: Алька направо, Мурат налево. Все не раз отрабатывалось: сейчас надо рассредоточиться, перекрестным огнем прижать сепов, не давать им поднять голову, пока спускается вторая тройка.

Рассредоточиться они не успели. Из-за конвейера, как чертик из табакерки, выпрыгнул человек. С дробовиком-двустволкой. Стрелять он начал еще в прыжке. Бах! Бах! – два выстрела слились в единый оглушительный звук.

Алька повернулся, поймал сепа мушкой – чувствуя, что запаздывает, что враг сейчас рухнет, срезанный очередью Грача или татарина.

Тот не рухнул. Переломил дробовик, потянулся рукой к патронташу.

Алька машинально взглянул налево, Грача не увидел, а Мурат… Мурат лежал на бетонном полу, широко раскинув ноги. Головы у него не было. Ничего не было – ни шлема, ни того, что ему надлежит прикрывать, лишь какие-то кровавые ошметки торчали из воротника. Алька перевел взгляд на сепаратиста и наконец-то сообразил нажать на спуск. Автомат не выстрелил.

Время странно замедлилось. Казалось, они целую вечность стояли напротив друг друга: сеп, не отрывающий взгляд от «манула» и никак на ощупь не попадающий гильзой в патронник, – и Алька, изо всех сил давящий на спусковой крючок.

Вечность спустя он понял, что просто-напросто не снял оружие с предохранителя. Сдвинул рычажок перед прыжком – все как положено, все по инструкции, – а обратно вернуть позабыл.

Сеп затолкал-таки патроны в стволы ружья, стал закрывать его – и тут «абакан» разродился наконец длинной очередью. Пули отшвырнули врага, откинули к штабелю синих пластмассовых ящиков. Пули кромсали плоть и в клочья рвали одежду. Автомат содрогался в руках и грохотал, грохотал, грохотал… А потом смолк, Алька услышал пронзительный, истошный вопль на одной ноте: «А-а-а-а-а-а!!!» – удивился живучести человека, буквально нашпигованного свинцом, и вдруг понял, что кричит не сеп – он сам…

Рядом непонятно когда и как оказался Багиров, потянул «абакан» из сведенных судорогой пальцев, что-то говорил – Алька слышал звуки, попробуй не услышать этакий взрыв в собственной голове, но не понимал ни слова…

Он только что впервые убил человека.

Генерал Кравцов, руководивший боем, мало напоминал полководцев былых времен, распоряжавшихся жизнью и смертью на поле сражения. Ни порохового дыма с пушечным грохотом, ни свистящих мимо ядер, ни прижатой к глазу подзорной трубы, ни гонцов, скачущих на взмыленных лошадях к полкам и дивизиям, ожидающим приказа…

Звуки выстрелов и взрывов до «Дмитрия Донского» доносились, но звукоизоляция гондолы не пропускала их внутрь. Действие на полутора десятках экранов, установленных перед генералом, происходило безмолвно. Сюжеты перед генералом разворачивались самые разные: передаваемые камерами, установленными на самолетах, на вертолетах, даже на ракетах и реактивных снарядах. Плюс то, что видели десантирующиеся бойцы – непосредственная картина близкого боя, порой даже рукопашного, транслируемая через «балалайки».

Конечно, видеоинформация попадала к главе ОКР далеко не в полном объеме, в таком густом потоке мелькающих кадров одному человеку не успеть разобраться. Самое главное, происходящее в ключевых точках, отбирали одиннадцать офицеров-операторов, курировавших действия боевых подразделений. Они же работали с устными донесениями командиров штурмовых групп, ракетных дивизионов, эскадрилий, сообщая наиболее важную информацию Кравцову. Принимали решения по тактическим вопросам, встающим в ходе боя, – генералу не приходилось отдавать приказания увеличить плотность огня или изменить вектор атаки. Он ставил задачи: батареи мятежников, обстреливающие Печорский аэропорт и препятствующие приему самолетов с техникой, должны быть уничтожены. Какими силами и как – это дело уже операторов и их подчиненных. Лишь когда сил не хватало, когда приходилось вводить в дело части из резерва, решать, какой свежий батальон или эскадрилья вступит в бой, приходилось Кравцову.

Казалось бы, работа штабного оператора тихая и кабинетная: бой далеко, мерно жужжат компьютеры, кондиционеры создают приятную прохладу, по одному движению руки ординарец ставит рядом чашку горячего кофе… Однако, странное дело, изнашивается организм офицеров-операторов не меньше, чем у их коллег, геройствующих под пулями и осколками. Инфаркт в сорок лет – профессиональное заболевание операторов и прореживает их ряды не слабее плотного пулеметного огня.

…Сражение разворачивалось не совсем так, как планировали в Петербурге, в большом доме с аркой, украшенной вздыбленными конями. Ночной авиаудар достиг цели: сепаратисты лишились единой системы ПВО – силам вторжения противодействовали лишь ее остатки и осколки, отдельные, лишенные общего управления батареи и установки. Но все же противодействовали, и потери были. Падали в лесотундру объятые пламенем десантные машины, потери вертолетов огневой поддержки достигли десяти процентов, и цифра эта постепенно росла.