– Помнишь? – Сьюзан снова вытерла мокрое лицо одеждой.

– Когда он начинает «кап, кап, кап», ты остаешься в постели.

Сьюзан рассмеялась, икая от рыданий.

__ Да, – улыбнулась она и кивнула. – Это моя погода, помнишь? К тебе это не имеет никакого отношения, ты ведь это понимаешь, верно?

Хани вздохнула с некоторым раздражением:

– Да, мамочка, но когда ты собираешься чинить кран?

Сьюзан остановилась на красный свет. В самом деле, когда? Она вытащила мобильник и включила его.

– Сейчас. – Набрав номер Мишкина, она услышала гудок. – Сейчас, – повторила она. Свет сменился на зеленый, и, нажав акселератор, Сьюзан отправилась домой.

Доктор Мишкин молча изучал ее поверх очков без оправы, держа на коленях ее историю болезни. Одна рука прижата к губам, другая – на ручке кожаного кресла.

Сьюзан с жалким видом сидела напротив на кожаной кушетке, отчаянно желая уйти. Покинуть его кабинет. Освободиться раз и навсегда, навеки исчезнуть. Она сидела перед этими людьми вот уже больше двадцати лет, и не осталось ни малейшей надежды, что это когда-нибудь закончится. У нее не будет выпускного, который навсегда освободит ее от терапии.

А если она просто уйдет? Выйдет в эту тяжелую дверь и никогда не вернется? Ведь она не осуждена на это. Она оплачивает огромные счета, а это значит, что она ходит сюда добровольно, так ведь? Как и в случае с арендой лица и коллагеном, психиатры были домовладельцами, у которых она арендовала здравый рассудок.

Но ответ был «нет» – она не может остановиться. Она должна оставаться под наблюдением. Большой Брат зачищает толпу, своевременно ликвидируя безумие. А сейчас здесь развелась изрядная грязь, требующая уборки.

– И что мне с вами делать? – спросил Мишкин, устраиваясь поудобнее в кресле. Он скрестил ноги и снова положил ее историю болезни на колени.

«Набить из меня чучело и поставить на каминную полку», – хотела она ответить, но вместо этого выдавила робкое:

– Не знаю.

Сьюзан впилась ногтями в ладони, ей был ненавистен звук гнусавого голоса доктора, она избегала его взгляда, с интересом изучая названия книг на полке: «Сознание, настроение и безумие», «Исследование биполярных расстройств», «Женщины и безумие».

– Мы здесь для того, чтобы это выяснить.

Она дошла до «Смерть и умирание», «Человек, который принял жену за шляпу», «Эго и подсознание».

Мишкин вздохнул, встал и подошел к столу.

– Я собираюсь прописать вам новые лекарства.

Он взял блокнот для рецептов и принялся что-то в нем царапать.

– Мне нужно знать, сколько дней вы не принимали депакот и паксил и сколько дней принимали оксиконтин.

Он писал и говорил, не глядя на нее, задумчиво поджав губы.

– Я вам говорила, – раздраженно ответила Сьюзан, уставившись окно. – Один день.

Внизу по двору ходили взад-вперед врачи и, как она предполагала, пациенты.

– И еще вечером до того, кажется. Так что… не знаю… может, двенадцать таблеток оксиконтина? Приняла, а может, и нет. Потому что меня стошнило.

Она с надеждой посмотрела на доктора, а он покачал головой и поправил очки на своем носу.

– Почему я должен вам верить? Вы всегда говорили, что можете солгать в этом вопросе.

– Я лгу до тех пор, пока не скажу правду, – напомнила она, словно это было общеизвестно, словно об этом знал весь мир, но доктор почему-то забыл. – И я ненавижу лгать. У меня плохо получается, поэтому я посредственная актриса.

Она уставилась на свои обгрызенные ногти, будто пыталась прочесть на них какой-то сложный текст. Мишкин снова пристально посмотрел на нее, она беспокойно заерзала под его всезнающим испытующим взглядом, ей снова захотелось, чтобы эта затянувшаяся встреча закончилась.

– Вы же понимаете, что мне следовало бы сообщить Лиланду о вашем рецидиве. – Он сказал это серьезно, слегка приподняв брови, то ли расслабившись, то ли для пущего эффекта.

Сьюзан вся обратилась во внимание, ее спина выпрямилась, глаза наполнились горячими слезами – от этой угрозы выплеснулись на поверхность все подавленные эмоции, она пришла в ужас от возможных последствий разоблачения. Последствий, которые могли отнять у нее Хани. И, что еще хуже, последствий, которых она более чем заслуживала. Она понимала это и знала об этом с самого начала, и ненавидела себя за это. А теперь возненавидела и Мишкина.