Десятский обомлел. При всех казаках, при атамане — да такими словами.

— У-у-убью… — Схватил табурет, занес над головой старика.

— Тих-ха! — крикнул Сидорчук.

Зуев понимал: взбешенные казаки способны сейчас на что угодно и уговоры — псу под хвост. Самое подходящее — уйти в сторонку. И в то же время знал: никогда себе не простит, ежели теперь, вот в эту минуту, свершится кровопролитие. Что могут самоеды со своими допотопными луками против пушек?

Они считают его за мальца. Ладно.

— Слушайте, чего предводитель наш скажет, — подал голос Шумский. — Небось не дурее вас.

Сидорчук был в нерешительности. Поди знай, кто этот приезжий. Птица, понятно, невелика, а все же…

— Послушай, малый, кто тебя прислал сюда? Ты кто?

— Держи! — Зуев сунул бумагу, полученную от Палласа.

Атаман развернул лист.

— Чего там сказано? — спросил десятский.

— Написано, чтобы господину Зуеву благоволено было чинить беспрепятственный пропуск на всех заставах. Императорская академия бумагу писала.

Зуев спокойно ждал.

— Так какие будут указания? — спросил Сидорчук, который из всей прочитанной бумаги только и уяснил одно слово — «императорская». Власть!

— Эх, атаман, какой я указчик? — Вася умылся ладонью, как кошка лапой. — Мой отец, если хотите знать, солдат Семеновского полка. Батя сказывал, какую присягу принимал: исправно делать, что воинские артиклы в себе содержат. И во всем поступать, как честному, верному, неторопливому солдату. Вон какие слова в присяге, их сам Петр писал. А вы? Пушку заряжай, пушку… А об том не помышляете, какое несчастие племени учините.

Тут послышался голос Вану:

— Не нада стрелять самоеда.

Зуев задумался.

— Вот что: где пленный самоед? А ну-ка сюда его.

Втолкнули скрученного веревками пленника. Тот набычился, ни на кого не смотрел.

— Эптухай!

— А, Васи…

— Так это вы бунтовать вздумали?

— Свой ясак дали в Березове. Говорят: давай опять. Старейшину Лопти убили… Теперь мы всех казаков побьем.

— Плохо говоришь, Эптухай. Вы побьете казаков, казаки побьют вас. Кто в тундре останется?

Зуев подошел к молодому эзингейцу, рассек стальным кинжалом веревки. Но тот упрямо твердил:

— Всех казаков побьем.

Десятский не выдержал:

— Тварь! — Могучим кулаком свалил на пол Эптухая.

Шумский кинулся в сени, смочил в бочке тряпку, вытер кровь на разбитом лице парня.

Зуев присел рядом.

— Всех казаков побьем, — шептал разбитыми губами Эптухай.

— Подымайся! — сказал Зуев. — К твоим пойдем.

Шумский схватил Васю за руку:

— Не пущу.

— Отстань!

— Сами замирятся.

— Нет, дядя Ксень, не замирятся. Вон у десятского какие кулачищи. Государственные…

— Богом молю.

— Уйди с дороги, крестный!

У проезжей башни на северной стороне крепости, где к бою готовились две пушки, Зуев взобрался на сторожевую вышку. Тотчас мимо уха прошелестели две стрелы.

— Эзингейцы-ы-ы! Это я, Васи. Из царского города. Иду к вам с Эптухаем.

Самоеды залегли за низкорослым березовым стлаником, саженях в пятидесяти от частокола.

— Вы слышите? Спрячьте луки.

Спустился вниз. Приказал открыть ворота. С непокрытой головой, в расстегнутом стареньком кафтане медленно, чуть пошатываясь, двигался к леску. Эптухай не отставал.

Шаман нисколько не удивился Васе.

— Лодка долго плывет, олень быстро бежит, — сказал Сила.

— Мы долго добирались до Обдорска, но вовремя подоспели. А то б вконец перебили друг друга.

— А русский дух велит грабить и убивать самоеда?

— Уходите скорее. Не ровен час, пушки казацкие заговорят.

— Они старейшину Лопти убили, — сказал Эптухай.

Эзингейцы обступили Зуева, глядели на него недоверчиво.

— Где ваши женщины и дети? — спросил Зуев.

— Там, — махнул за бугор Сила.

— Они ждут вас…

Зуев скинул на землю кафтан, лег на него, подогнул ноги.

— Я буду спать. Пусть и меня пушка убьет.

Подложил ладонь под щеку. Как он устал за это короткое пребывание в Сале-гарде.

Зуев видел, как на него шел разлапистый бурый медведь. Скинул шкуру.