И Тонто никогда не торопился. Он вообще никогда никуда не торопился. У него не было никаких обязательных обязанностей. На рыбную ловлю и на охоту он ходил потому, что ему хотелось, потому что он любил и умел это делать. Он многое умел и любил. Умел и любил карабкаться на высокие пальмы и стряхивать с них кокосовые орехи. И лепить и обжигать сосуды, в которых хранился хмельной напиток из кокосового молока.

И плести из размоченных кокосовых волокон покрывала и циновки и пояса, какие носили вокруг бедер все мужчины на острове. И многое другое он умел и любил и потому делал.

И то, что они делали с Полей, он тоже любил и умел. Поэтому, когда все кончалось и оба, обнаженные, лежали на мягкой циновке и отдыхали, Поля закидывала одну ногу ему на бедро, а руки под голову и тихо смеялась.

— Что? — говорил Тонто, касаясь кончиками пальцев ее закрытых глаз, носа, губ.

— Хорошо! — отвечала она со счастливым смехом, откидывая в сторону вторую ногу.

Она говорила ему правду, но не всю. Ей было на редкость хорошо, хорошо и делать это с ним, и отдыхать, лежа голой под ярким солнцем. Но смеялась она еще и по другой причине. Она представляла себе, что было бы, если бы сейчас, вот такую, голую, растрепанную, с раскинутыми в стороны ногами и рядом с голым темнокожим молодым мужчиной, увидел ее Миша. То-то было бы злости, то-то криков и проклятий! И представлять себе это, зная, что никогда такого не будет, тоже было необычайно приятно.

— Да, хорошо... — задумчиво согласился Тонто. — У нас всегда хорошо. А когда ты рядом, еще лучше. Почему бы тебе не остаться здесь? Зачем ты уходишь?

Поле сразу стало грустно. Как она объяснит ему, что должна работать и зарабатывать себе на жизнь? Ему, который никогда не работал по найму и никогда не получал платы за свою работу? Который никогда не держал в руках денег и не знает, что это такое?

— Я должна работать...

— Но ты можешь работать здесь, если захочешь. Я тебя всему научу, выберешь, что тебе по душе.

— Ах... хорошо бы... но я ведь должна что-то есть... и где-то жить...

Тонто сел и удивленно посмотрел на Полю:

— Разве тебе не нравится наша еда? Ты ведь любишь манго? И бананы? И кокосовое молоко? И рыбу, которую я ловлю? И печеное мясо кабанчика? Мне казалось, что ты любишь.

— Очень люблю... но...

Как объяснить ему, что ей, для того чтобы жить, необходима другая, не островная еда, другая вода?

— А насчет жилья, — продолжал Тонто, — ты права, эта хижина мала для двоих и дождь пропускает. Я выстрою нам другую, большую и прочную.

— И Амнон... я его и так редко вижу, а тогда совсем...

— Амнон?

— Мой сын. Он теперь Амнон.

— Ему не нравилось имя Толик?

—Его отцу не нравилось. Был Анатолий, а теперь Амнон. Тонто, пошли искупаемся! — крикнула Поля и вскочила с циновки. — Смотри, какие мы оба потные!

Когда Поля уходила, Тонто спал на теплом песке, подставив спину солнцу. Поля тихонько поцеловала его в затылок и встала. Тонто тут же перевернулся на спину:

— Вернешься?

— Конечно! Куда я от тебя денусь.

Алоха-оэ, алоха-оэ

эке-уна-уна

но-хо ика-липо! —

негромко пропел Тонто.

Поля так и не научилась понимать здешний язык, но знала, что Тонто сказал ей что-то хорошее.

— Алоха, Тонто, алоха-оэ.

В четверг вечером позвонил сын. Он звонил редко, обычно с требованием денег. Если у Поли было, они встречались в ее банке, он брал деньги и говорил ей на прощание — ты у меня нормулёк. А если не было, он молча отключался. Заходить к ней домой ему не разрешал отец.

Поля начала мысленно подсчитывать свои ресурсы, но сын денег не просил.

— Мамуля, готовься! — крикнул он в телефон. — Переезжаю к тебе жить. Завтра утром я у тебя со всеми потрохами.

У Поли все опустилось внутри. Она никого не хотела в своем доме.

И даже его. Пожалуй, его особенно. Она совсем не знала теперь своего сына, почти взрослого мужчину с чуждыми ей убеждениями и непонятным образом жизни. Жить с ним в одной тесной квартирке казалось ей нестерпимо.