Шрифт:
— А что с самолётом? — спросил я, с трудом приходя в себя.
— Всё в порядке! — успокоил меня Боря. — Американцы уже подцепили его тягачом, потащили чинить… Поставят на ноги — и полетим!
— Вряд ли теперь полетим, — ответил я. — Уж скорей поплывём на пароходе. После таких приземлений не летают!
«Сюрприз» мистера Поукера! — вертелось у меня в голове. — А при чём здесь Поукер? Не пеняй на зеркало, говорит русская пословица, коли рожа крива! Я командир корабля, я один и в ответе!»
Нас разместили в вилле. Товарищи сели есть, а мне и кусок в горло не лезет. Измученный раздумьями, я вышел в сад.
К вечеру прибыл переводчик, вручил мне акт аварийной комиссии. Комиссия утверждала, что авария произошла якобы потому, что пилот не справился с посадкой самолёта на одном моторе в сложных условиях сильного ветра, в результате чего в самолёте оказалось поломанным правое шасси и погнута консоль.
Такая односторонняя оценка аварии была неверна, а потому и несправедлива. Но мне и без того было тяжело. Я решил ничего не предпринимать.
Иначе отнеслись к решению комиссии мои товарищи. Боря Глинский вместе с инженером направились на аэродром. Не прошло и часа, как за стеной раздался голос радиста, передающего на нашу базу сообщение:
«…после приземления с одним работающим мотором произошёл взрыв баллона левого колеса, в результате чего самолёт креном подбросило кверху. Под действием сильного, порывистого ветра самолёт взмыл вверх и приземлился на одно правое колесо, ферма которого сложилась. В итоге — погнуты лопасти винта и повреждена консоль. Самолёт ремонтируется».
Примерно так я и сам рисовал себе причины постигшей меня неудачи. Но тут меня взорвало: ведь есть же акт! Кто смеет выгораживать меня? К чему эта опека!
Я готов был кинуться к радиооператору, остановить его: зачем приглаживать факты? Сообщайте так, как записано в акте!
Моё намерение предупредил Боря Глинский. Он сообщил, что прежний акт уничтожен и вместо него составлен новый, что содержание этого, второго, акта и передают сейчас на базу. Причём текст акта, заметил Глинский, был изменён главным образом под давлением мистера Поукера.
Это был четвёртый «сюрприз», который преподнёс нам американец в течение одного и того же злополучного дня. А я, каюсь, перестал было считать его порядочным человеком! Впрочем, мистер Поукер и себя не обидел: он умолчал о причинах выхода из строя левого мотора, как не сказал и о том, что мы требовали смены баллонов. Таким образом, американский инженер и себя выгородил, и меня не поставил в положение виновного в аварии.
И всё же первомайский праздник мы вынуждены были встречать в Бари…
День Победы
Радостные вести неслись с фронта: наши войска штурмовали Берлин. Зато никаких приятных известий не было насчёт ремонта нашего самолёта. Любезность мистера Поукера, оказывается, имела свои пределы: те дорогостоящие и наиболее дефицитные детали, которые требовались для ремонта, он без распоряжения свыше взять со склада не мог. Нам он говорил, что запрос послан, но время шло, а ответа всё не приходило. Экипаж приуныл — такие события разыгрываются в мире, а мы сидим сложа руки!
Советская комендатура в Бари решила ускорить дело. Подполковник Капранов приказал подготовить штабную машину для поездки в Рим. Живой, худощавый, с тонкой чёрточкой чёрных усов на смуглом лице, вольнонаёмный шофёр серб Симич 3 мая доложил:
— Мой корабль готов к полёту!
До Рима надо было проехать девятьсот километров. В столице Италии мне уже однажды пришлось побывать. Но на этот раз я направлялся туда не по воздуху, а по обычному наземному шоссе, правда превосходному, как и все дороги в Италии.
Симич был виртуозом своего дела и даже по самым узким и извилистым участкам вёл машину на предельной скорости.
Первая заправка — в Фодже, где расположен крупный союзнический авиационный узел и выстроен прекрасный аэродром. Отсюда союзники целыми армадами «летающих крепостей» ходили на бомбёжку Вены, Мюнхена и других городов. Из Фоджи мы выехали поздно, часа в четыре дня. Не заметили, как быстро сгустились сумерки. В каком-то небольшом городке остановились в траттории перекусить и помчались дальше. В наступившей темноте по зигзагообразной горной дороге стали подниматься к перевалу через Апеннины. Шоссе вилось вдоль склонов над глубокими ущельями, но Симич не сбавлял скорости — извилистые горные пути были привычны ему.