Он хотел было возразить: дескать, такое строительство всего лишь потребление добытого, а не созидание. Но Тимур не позволил ему раскрыть рта.

— В походах и битвах, — молвил он, — мы не успели как подобает заняться устроением законности. Стань, шейх, уль-исламом, возглавь духовенство нашей державы. На тебя мы можем положиться!

Снова Тимур поразил его. Бедреддин склонился до земли.

— Дозволь, великий эмир, обдумать, смогу ли я, ничтожный раб Истины, оправдать высочайшую честь.

И отказ и согласие грозили Бедреддину гибелью. Он понимал: оценив его, Тимур не остановится ни перед чем. Ценность, которая не принадлежит ему, не должна принадлежать никому. Такова логика мирозавоевателя. Надо бежать, и чем скорей, тем лучше. Но как? Куда?

Великий визирь Повелителя Абу Бекир велел поставить палатку Бедреддина в челе ряда улемов, по правую руку от шатра кадия Самарканда. От имени Тимура и своего собственного что ни день присылал сюда почетные одежды, дорогие халаты, ковры.

Вернувшись к себе, Бедреддин отпустил приставленного к нему слугу и начал готовиться ко сну, который должен был помочь ему отыскать выход.

Загадыванье перед сном, «истихаре», требовало владения особой техникой сосредоточения. Она способствовала преображению безотчетного в картины сновидений, прямо, а чаще иноречиво представляющие то или иное действие.

Бедреддин достал из ковровой сумы медное зеркальце, поставил его так, чтобы в нем отражалась свеча. И уставился на отраженное в зеркале пламя, покуда голова его, освобожденная от мыслей и забот, не наполнилась светом, а веки не налились свинцом. Тогда он задул свечу и лег.

Приснилось ему, будто лежит он под сосной, упирающейся в звездное небо. На сосну, заслонив крылами звезды, слетел огромный сокол. Разверз хищный клюв, схватил его за пояс, поднял над землей и понес. Ему хорошо были видны звезды: Сатурн обретался в созвездии Овена.

Птица принесла его в Каир, к обители шейха Ахлати. Тот, стоя на коленях, молился. Бедреддин услыхал свое имя.

Он открыл глаза. В шатре кто-то был. При тусклом свете лампадки он увидел знакомое лицо Касыма из Фейюма, раба, купленного для услуженья Джазибе. И повернулся на другой бок.

Но это был не сон. Он снова услышал свое имя. Над ним в самом деле стоял Касым, тот самый, что, будучи отпущенным на волю, остался по своей охоте служить Бедреддину. Нянчил его сына Исмаила, а заодно и Мир Хасана, сына шейха Ахлати, которого принесла Мария. Бедреддин в шутку прозвал его «Уммю веледейн», что по-арабски означает «Мать двух сыновей».

На радостях Бедреддин обхватил Касыма за шею, расцеловал в темные щеки:

— Какими путями?

— По приказу шейха, — тихо отозвался Касым.

Шейх Ахлати повелел ему отправиться в Тебриз, отыскать там Бедреддина и вместе с ним вернуться в Каир, ибо «приспело для сего время».

Потрясенный Бедреддин рассказал Касыму свой сон. По астрологическим представленьям, Сатурн указывал на завет мудрого, пожилого человека, сосна считалась растением, посвященным Сатурну, и означала верность, а Овен служил знаком Востока. Даже если ничего не разуметь в астрологии, как не разумел в ней Касым, смысл сна был однозначен и совпадал с приказом Ахлати.

— Коль шейх зовет, отправимся немедля, — молвил Бедреддин.

— Когда?

— Сейчас.

Он начал одеваться. Облачился в черную шерстяную власяницу, в которой явился в стан. Проговорил:

— Вот тебе корона, вот тебе и дворец.

Касым, не знавший их бесед с Тимуром, не понял, о чем это. Но он давно привык к загадочности дервишских речей и к тому, что рано или поздно они объяснялись. Спросил только, что собирать в дорогу. Бедреддин выставил вперед ладони, словно отталкивался от скверны: ничего.

В чем были вышли в ночь. Месяц нырял меж быстро бегущих туч. Пахло сырой землей, бараньим жиром, гарью костров, разложенных вокруг становища. Порывистый ветер играл полами одежды. Завернувшись поплотней, Бедреддин пошел на ближайший костер.

Воины разлеглись на земле, при звуке шагов приподнялись, насторожились. Но, увидев черные дервишеские плащи, успокоились. То ли узнали Бедреддина, то ли привыкли, что дервиши бродят по ночам.

Когда они подошли, молодой круглолицый ратник, подбрасывавший в огонь кривые пахучие ветки арчи, поднялся со своего места.