Муса увел крестьянское воинство, которое успел собрать, вместе с янычарами и акынджи наперерез брату. Тот, однако, успел уйти в Болгарию. Муса помчался вслед. Тем временем войско Мехмеда Челеби двинулось в Сербию. Оттуда на юг, к Салоникам.

С каждым днем враг становился сильнее, беи и воеводы всюду встречали его как избавителя. Сербский князь отрядил под его начало пехоту под командой челника Радина, ударную конницу во главе с воеводой Дурдже Бранковичем. Войнуков привел Михайло Шаин. Эвренос-бей с пятью сыновьями, беи Тырхали признали Мехмеда Челеби государем, присоединились к его войску со своими дружинами.

А войско Мусы таяло, как снег по весне. Крестьянские отряды не выдерживали дальних походов. К тому же наступала пора пахать и сеять. Не в силах дожидаться решительного сражения, крестьяне на каждой стоянке покидали войско.

Продолжали бежать от Мусы и воеводы: за Синаном-беем последовали его приятель Бурак-бей, за ним — Саруджа-бей и Паша Йигит и, наконец, янычарский начальник Хасан-бей. Правда, янычары вместе с ним не ушли. Кроме них с Мусой оставались теперь лишь бейлербей Михальоглу со своими акынджи и азапы под командой Иззет-бея.

Мехмед Челеби решил: настало время дать бои.

Утомленное переходами, подавленное изменами, утратившее половину своих бойцов, войско Мусы Челеби было разбито. Роли поменялись. Бросая раненых, беспрестанно меняя загнанных коней, акынджи и посаженные на коней янычары с азапами отступали вместе с Мусой вдоль Родопских гор к Эдирне. Мехмед Челеби преследовал их по пятам.

За два перехода от столицы Муса Челеби неожиданно свернул влево на Полночь. Путь на Эдирне оказался открыт.

Мехмед Челеби подошел под стены столицы. Выслал гонцов, потребовал открыть ворота. Кадиаскер Бедреддин, посовещавшись со старейшинами ахи, с крепостным воеводой, отвечал весьма почтительно, что, к несчастью, не волен выполнить повеление, ибо жители столицы вынуждены ожидать окончания войны, дабы с почетом впустить в город и признать своим государем того, кто в ней победит.

Старая лиса Эвренос-бей посоветовал Мехмеду Челеби не прибегать к силе, а приберечь ее для окончательной победы над неразумным братом, который к тому времени успел отойти к Филиппополю.

Мехмед Челеби счел за лучшее последовать совету своего главного воеводы.

Братья встретились лицом к лицу недалеко от Софии возле деревни Чамурлу, что под Самоковом.

К середине лета пала жара. Солнце, неумолимо вздымаясь к зениту, пригибало к земле все живое. Деревья стали недвижные, с поникшими ветвями. Травы пожухли. Над дорогами висели тучи пыли.

Ни устало кативший свои мутные воды Мерич, который болгары зовут Марицей, а греки Эвросом, ни впадающая в нее Тунджа не приносили прохлады. У городских источников столицы толпились длинные очереди женщин с кувшинами.

Томительная духота стояла и под сводами обители, обычно хранившей летом прохладу. От метавшегося в жару Кулаксыза Алпа шел тяжкий дух. Неделю не отходил от него Гюндюз. Подавал воду, отпаивал куриным взваром. Промывал загноившуюся рану уксусным раствором. Вслушивался в его путавшуюся речь.

— Смерть изменникам! — Раненому казалось, что он кричит, а Гюндюзу пришлось склониться к его лицу, чтобы лучше слышать. — Вон они… Берегись, Михальоглу!.. С правого крыла…

Кулаксыз Али махнул было рукой. Закашлялся, застонал. В груди у него клокотало, хлюпало: страшная была пробита в ней дыра. Он глянул, не узнавая, на Гюндюза и снова провалился в забытье.

Гюндюз просунул здоровую руку ему под шею, приподнял: тело раненого горело огнем.

Вошел Касым из Фейюма. Помог подтянуть Кулаксыза к стене, устроил его полусидя. Приложил ладонь ко лбу. Отодвинув влажные свалявшиеся волосы, пощупал биенье жилки на виске. Бедреддин научил его ходить за тяжелыми больными.

— Лихорадка не спадает. Скверный знак. И запах… Что говорил?

— Да что еще? Все видится ему поле… На котором бились…

Поле под Самоковом было каменистое. Трава выбита скотом. Лишь длинные стебли жесткого коровяка торчали то тут, то там, полыхая ядовито-желтыми цветами.

За их спинами была деревня Чамурлу, по правую руку — река Искар, извилистая, обмелевшая. По левую — ряды тополей, поле. Вязкое, влажное, посверкивающее на солнце.

Перед ними на взгорье — вражеское войско, выстроенное ковшом. Посредине ковша развевался санджак Мехмеда Челеби с золотой тугрой. По обе стороны от него — знамена беев. Возле поля — Эвреноса, около реки — перебежчика Ибрагима-паши.

Его, наверно, и увидел в бреду Кулаксыз Али, остерегая Михальоглу. Но тогда они еще не знали, что за отрядом изменника стоит сербская конница. И когда Михальоглу повел туда акынджи, сербы опустили забрала и, выставив копья, ринулись им навстречу. Акынджи чиркнули по этой стальной стене, как камень по щиту. Прянув влево, с разгону врезались в средостенье вражеского войска и чуть было не прорвались к санджаку Мехмеда Челеби Тяжелая сербская конница продолжала, однако, свое движение. Смяла правое крыло акынджи. Врубилась в их ряды. Обратила вспять.