Усталость давала о себе знать. Появилась апатия… Скорее бы конец.

Какой-то внутренний толчок заставляет крепче, до боли в ногтях, держать штурвал самолета. Выплывает лицо Сталина… Я слышу его голос, мягкий, чуть-чуть глуховатый:

«Нет ничего дороже человеческой жизни».

Со мной четыре товарища… Я беру себя в руки. Растет уверенность в благополучном исходе

Еще через час-полтора наш самолет на одном колесе сел на мысе Меньшикова. Люди были цели и невредимы. Машина тоже.

Через несколько дней, в годовщину Великого Октября, здесь же, на мысе Меньшикова, и снова беседовал с вождем. Это неважно, что я лежал в спальном мешке на безлюдном берегу — мысленно я был там, на Красной площади.

«Люблю я летчиков», — говорил как-то товарищ Сталин, любуясь, как самолеты ровным строем плывут высоко над трибуной.

«Мы, летчики, отвечаем тебе пламенной, беззаветной преданностью. По твоему зову мы пойдем когда угодно и куда угодно».

Родина и Сталин. Для нас эти два слова неразрывно связаны между собой.

И ради родины, ради Сталина мы, советские люди, мечтаем о новых подвигах, новых завоеваниях.

Пусть миллионы людей будущего коммунистического общества узнают, как гений человечества, великий и родной Сталин ценит и дружит с людьми науки и искусства.

Это было в 1935 году, в одном из кабинетов Кремля, когда товарищ Сталин вместе со своими верными соратниками принимал азербайджанскую делегацию в связи с 15-летием советизации Азербайджана.

Трудно описать мое состояние, когда я увидел вошедшего товарища Сталина вместе с членами Политбюро. Это чувство неописуемо. Смена радости волнением. Я был счастлив, что имел возможность лицом к лицу видеть и слышать гения человечества.

Уже одно то, что я имел возможность присутствовать в зале, где находился товарищ Сталин, сидеть рядом с ним, — эта возможность меня бесконечно волновала. Когда все уселись, у меня просто дух замер от этого великого, переполняющего меня чувства. Когда же преподнесли товарищу Сталину альбом от Азербайджана и товарищ Сталин по-дружески, просто, стал рассматривать этот альбом и прислушиваться к речам выступающих, я сразу почувствовал себя свободно, непринужденно. Я чувствовал себя легко, и вместе с тем я был горд.

Я все время был прикован взглядом к товарищу Сталину. Каждое его движение, каждый поворот в сторону товарищей Молотова, Орджоникидзе, Ворошилова, каждое выражение его лица, его исключительное спокойствие заставляли мою мысль работать в одном направлении: как эти люди работают, как они мгновенно схватывают смысл сказанного, заранее знают все то, чему докладчики посвятили немало времени!

Когда начали раздавать подарки награжденным и приветствовать их пожатием руки, я наблюдал, как товарищ Сталин искренно, просто, с отцовской заботой пожимал руки представителям нефтяников, хлопковиков и интеллигенции. Я не упускал ни одного момента, ни одного штриха, от самых, казалось бы, обыденных вещей, ибо каждое движение товарища Сталина для меня имело особый смысл, особое значение!

Наконец, дошла очередь до меня. Неожиданно я услышал свою фамилию. Слово «Бюль-Бюль» вызвало движение среди соратников товарища Сталина. Его самого в этот момент в зале не было. Были моменты, когда он отсутствовал в президиуме, будучи в другом конце зала. Я начал здороваться поочередно с товарищами Молотовым, Калининым, Ворошиловым, Микояном.

Когда я подошел к товарищу Орджоникидзе, он как будто прочел мои мысли, понял, что я ищу товарища Сталина. Он обратился к товарищу Сталину и громко сказал:

— Сталин, что ты, не признаешь артистов?

Товарищ Сталин подошел к нам с улыбающимся, ласковым взглядом и протянул мне руку. Я отложил полученный мною подарок и всем своим существом потянулся к нему. Он долго не отпускал моей руки и сказал:

— Да здравствуют азербайджанские артисты!

Я был точно опьянен. У меня совершенно отнялся язык. И я, который всегда смело выступал как артист перед тысячной аудиторией, от волнения смог только произнести:

— Да здравствует наш Сталин!

Вторая моя встреча с товарищем Сталиным была в 1937 году, во время азербайджанской декады искусства.

Первый спектакль «Кер-оглы»…

На спектакле присутствовали товарищ, Сталин и его ближайшие соратники. В этот момент во мне боролись дна чувства: чувство артиста, художника, который в себе воплощал образ героя, второе — великое чувство, не от меня зависящее, волнующее сознание, что недалеко от меня сидит и слушает меня великий Сталин. Я был вдохновлен обоими чувствами. Не знаю, что превалировало во мне: образ героя или сознание, что рядом со мной находится товарищ Сталин. И только после каждого акта, когда нам аплодировали, у меня была возможность встретиться взглядами с товарищем; Сталиным.