Приносят еду — сэндвичи с ветчиной и с индейкой, с майонезом и листьями салата. Алекс задает разумные вопросы насчет Краска, затрагивая деликатную тему восстановления бренда — она предпочитает этот термин.

Когда я замолкаю, Алекс рассказывает о себе. Она родом из городка в Вайоминге, такого же маленького, как и мой; гордится он лишь тем, что однажды местный помощник шерифа остановил за превышение скорости Роберта Редфорда. Я знаю кое-что получше. В Полк-Сентер у нас был врач, коллега отца по масонской ложе, который специализировался на сомнительных с медицинской точки зрения грудных имплантатах. Однажды он оперировал любовницу президента. Мы узнали об этом, потому что местный телеграф отправил в Белый дом телеграмму с пожеланием скорейшего выздоровления. Служащий сделал с нее копию и послал в местный краеведческий музей, куда отец однажды отвел меня и объяснил, что молодые люди должны усвоить одну вещь: лидеры страны — не святые.

— Очень мудро с его стороны, — замечает Алекс.

— Я по нему сильно скучаю.

— Когда он умер?

— Шесть лет назад.

Я чувствую прилив сентиментальности и замолкаю. Воспоминания о счастливой юности смущают людей — они не знают, хвастаюсь я, шучу или брежу. Для меня это проблема и, как ни странно, бремя — мое золотое марк-твеновское детство, с кукурузными хлебцами на ярмарках и поездках в Йеллоустоун на каникулы. Так мало тени и так много света, в разных вариациях. Осеннее сияние закатов, и на их фоне — товарные вагоны, везущие зерно из округа Льюис; летнее солнце, играющее на раме моего велосипеда. И отец, очевидный источник всякого света, в грубых ботинках и комбинезоне, бредущий на заре к своему грузовику, огромному, желтому, который будил поутру весь город. Отец поставлял топливо для печей по всему округу и обеспечивал жителей горячей водой в душе. Он согревал мир.

Но кому охота это выслушивать? Никому. Раньше я пытался. Пробовал рассказать об этом на литературном семинаре. Какая-то девчонка вдвое младше меня сказала: «Показывай, а не рассказывай». Это бессмысленно.

Алекс выковыривает индейку из своего сэндвича, складывает ломтик мяса пополам, потом еще раз, заворачивает в лист салата и откусывает. Я восхищаюсь ее готовностью принимать то, что дают. Это — черта типичного путешественника, и я спрашиваю, много ли она летает. У Алекс весьма средние результаты — шестьдесят тысяч миль за год, ближние рейсы, авиалинии «Дельта» и «Юнайтед». Ее излюбленные места остановок — гостиницы сети «Мариотт», хотя Алекс признает, что в «Хомстеде» лучше кормят за ту же цену. Она открывает бумажник, похожий на аккордеон — там уйма чистеньких кармашков с VIP-карточками.

— Вам нравится «Авис»?

— Да, — отвечает она.

— Они скупы на мили. Предпочитаю «Маэстро».

— «Маэстро» слишком долго эксплуатирует транспортные средства. Если машина прошла более двадцати тысяч миль, я начинаю нервничать.

— Вот эта новая штука, «Колониал», — неплоха.

— Невозможно быстро выписаться из гостиницы. А я люблю встать и пойти. Кстати, вопрос. Вы когда-нибудь летали с домашними животными?

— У меня их нет. И я бы не стал с ними летать. Климатический контроль в багажном отсеке — черт знает что такое.

Алекс мрачнеет.

— Я взяла с собой кота. Просто не смогла с ним расстаться. Он абиссинской породы.

— Не сомневаюсь, все будет в порядке. Вы дали ему успокоительное?

— Одну таблетку. Как человеку. Или у животных другие дозировки?

Мы снижаемся в Элко, рассекая слои дыма. В горах все лето пожары, от озера Тахо и дальше, и солнце, которое только что коснулось земли, сияет в иллюминатор ярко-розовым. Плохие новости для Алекс. Рено достаточно близко к опасной зоне, хоть она и сказала, что дым ее не волнует — только химикаты. Раньше она полагала, что ее аллергии — результат эмоций, последствие пережитых в детстве стрессов, но теперь Алекс списывает их на воздействие растворителей, клея и красок. Она предпочтет посидеть в салоне, чтобы отдышаться, и спрашивает, не проведаю ли я вместе с кем-нибудь из сотрудников аэропорта ее котенка.

— Принести вам что-нибудь? Шоколадку?

— Сначала нужно прийти в норму. Не хочу рисковать.

— Понимаю.

— Я стараюсь не налегать на карбонаты во время путешествия.

— Несомненно, они вредно влияют на пищеварение. Очень разумно. А я избегаю жиров и масел. Иначе у меня голова раскалывается.

— Пейте таблетки хрома.

— Я все перепробовал.

Сотрудник аэропорта, в спортивных шортах и кепке, на вид весьма довольный в кои-то веки своим контрактом, катит к выходу трап на колесах. Пересадки дают сто очков вперед прибытиям. Такое ощущение, что ты попадаешь на остров, быстро и легко ступаешь туда, где никого не знаешь, где у тебя нет никаких планов, никаких намерений. В жизни трудно найти что-либо по-настоящему нейтральное — но именно таким местом мне кажется Элко, когда я выхожу из самолета, — ни с чем не связанным и спокойным. Мираж.

Ступив на бетон, я замечаю, как извлекают кошачью переноску — наверное, чтобы дать путешественнику воды. Я приближаюсь, но грузчик жестом заставляет меня отойти. Запретная зона.

— С кошкой все в порядке? — кричу я. Грузчик не отвечает — слишком шумит мотор, но что-то в его лице меня беспокоит, когда я наблюдаю за тем, как он садится на корточки, открывает клетку и сует руку внутрь. Потом он подзывает второго, который толкает тележку, и оба они смотрят сквозь решетчатую дверцу.

Второй грузчик встает и подходит ко мне.

— Ваш?

— Моей знакомой. С ним все в порядке?

— Ему дали успокоительное?

— Одну таблетку.

— Он еле двигается. Скажите, чтоб в Рено первым делом его напоили.

Я пробираюсь через терминал и узнаю нескольких сотрудников «Грейт Уэст», чьи лица я запомнил во время предыдущих поездок. Постоянно перемещая людей, так что они встречаются вновь и вновь в разных местах, авиакомпания вызывает у путешественников наподобие меня ощущение бега на месте. По-моему, это не очень хорошо.