Второй, услышав эти слова, снова фыркнул дурноватым смехом и похлопал себя по бедрам, но я глянул на него так, что усмешка сама погасла у него на лице. Близнец отвернулся и сделал вид что стряхивает что-то со штанин.

— …и поедешь как дама, хорошо?

— Хорошо, господин, — ответила Элисса.

— Будем все время подле тебя, и никто не причинит тебе обиды, понимаешь?

— Да, господин, — ответила она. — Но что я сделаю? Что я сделаю, если они всех поубивали?

— Чьи тут владения? Кто на этой земле?

— Господин граф.

— Какой граф? — вздохнул я.

— Граф де Родимонд… — Она покусала губу, вспоминая.

Никогда в жизни не слышал такой фамилии, но не было в этом ничего странного. Император в последние годы раздал так много графских титулов, словно доставал их из шляпы. И теперь едва ли не всякий владелец замка да пары деревенек зовется графом, лордом или даже князем. Я лично знавал князьков, у которых не было денег купить топлива на зиму, зато они с задором рассуждали о родовых связях и благородном происхождении. Дочек, впрочем, быстренько выдавали за богатеньких мужиков, если те готовы были подбросить им золотишка. Наверняка де Родимонд принадлежал к такого рода людям.

— Знаешь, где его замок?

— День дороги отсюда, — сказала она, подумав. — Нужно идти вдоль реки.

— Хорошо, — ответил я. — Договоримся так, Элисса. Когда покажешь нам село и расскажешь о нападении, поедем в замок твоего господина, поскольку он должен узнать о том, что произошло в его землях. А я попрошу, чтобы нашел для тебя работу и крышу над головой. Хорошо?

— Ох, спасибо, господин, — вскрикнула с истинной радостью в голосе и прижала мою руку к губам.

Усмехнулся, поскольку люблю людей, которые умеют выказывать благодарность. Я погладил ее по спутанным волосам.

— Едем уже, — приказал я и поднялся.

К селу Элиссы мы добрались за несколько молитв. Оно лежало у речного разлива и было типичным для имперского пограничья — мест не слишком безопасных, слабо заселенных, а зимой страдающих от стай голодных волков или, что еще хуже, голодных медведей (если уж кто-то оказывался настолько глуп, чтобы пробудить их от зимней спячки). Крепкие дома, срубленные из толстенных бревен. Строители прорезали лишь маленькие оконца и такие же небольшие дверные проемы. В любом из жилищ обитатели могли легко защититься от неожиданного нападения. Сколь же отличались они от домов из дерна и глины, которые строили в безопасных околицах Хез-хезрона, где зимы были мягкими, а епископово правосудие карало всякого, кто оказывался скор на насилие и грабеж.

Трупы были повсюду. Возле колодца и на порогах домов. Кто-то пытался сбежать к реке и теперь лежал на мелководье с омываемыми волной вытаращенными глазами. Кто-то, как видно, сопротивлялся: сжимал в руках окровавленный обоюдоострый топор. Это никому не помогло. Две женщины лежали, сплетясь в клубок, словно отброшенная ветошь, и я видел, что до последнего мига пытались защитить детей. У одного из них была оторвана голова, второй прижимался к обрубленной руке матери, а череп его был раздроблен сильным ударом. Столь сильным, что от самого черепа остался лишь рыже-красный паштет с осколками костей и темными потеками разбрызганного мозга.

На своем веку я повидал многое. Видел людей, умиравших в пыточной, и людей, которые горели на кострах, вдыхая смрад собственной сожженной плоти. Видел опустошенные и сожженные деревни. Видел, как карают бунтовщиков и их семьи. Видел насилие и резню.

Но то, с чем столкнулся здесь, отличалось от всего виденного прежде. Потому что эта жестокость была бессмысленной. Женщин и мужчин после смерти не раздели и не сняли с них украшения. Не забрали оружие или вещи. Я не видел следов насилия, допросов или пыток. Все указывало на то, что отряд нападавших вторгся в село и вырезал здешних обитателей из чистой радости уничтожения. Им ничего не нужно было от жителей. Не походило случившееся и на кару за провинность. Бунтовщиков карают по-другому. И еще одно меня удивило: отчего тела, которые мы нашли в лесу, были раздеты, а здесь все трупы остались в одежде? А может, на мужчину и женщину в лесу напали, когда те нагими предавались плотским утехам? И потому мы нашли их без одежды? И еще: нападавшие не были оборотнями. Те никогда не используют оружие. Их вера, что они — дикие звери, не позволила бы им взяться за палки, топоры или копья. А на телах убитых я отчетливо видел раны от оружия: резаные и колотые.

— Джесса. — Девушка, ехавшая на моем коне, указала пальцем на женщину, голову которой раздробили в студень. — Моя подруга, — всхлипнула и вытерла нос. — Собиралась выйти замуж…

Я сошел с коня и подал ей руку. Мгновение колебалась, но потом спустилась на землю. Я видел, что старается отводить взгляд от трупов.

— Осмотрите здесь все, — приказал парням. — И докладывайте о любой странности, которую приметите.

— Да здесь все странное, — пробормотал Курнос.

Я же толкнул двери одного из домов и заглянул внутрь. Было там пусто, только в очаге лежал перевернутый котелок. Кивнул Элиссе.

— Останься здесь, — приказал. — А я осмотрюсь в деревне.

— Вы ведь вернетесь за мной, господин? Правда? Вернетесь? — твердила со страхом.

— Элисса, — я взял ее за руку, — конечно вернусь. Тебе уже ничего не грозит. Сядь и жди меня.

Вышел наружу и аккуратно прикрыл за собой двери. Не думал, что нам хоть что-то угрожает, но девушка была единственным свидетелем нападения. И может быть, когда до этого дойдет, сумеет распознать нападавших. И тогда наступит время Мордимера и его вежливых вопросов. Но давайте себе проясним кое-что, милые мои. Мордимер Маддердин, лицензированный инквизитор епископа Хез-хезрона, — не рыцарь на белом коне, защитник притесняемых и бич преступников. Мир управляется своими законами, один из которых гласит, что слабые всегда становятся добычей сильных. Поэтому я не стал бы напрягаться, будь речь о банде мародеров или разбойников, рыскающих по деревням в поисках добычи либо ради забав с местными девками. Но это дело казалось более серьезным, и я подумывал, а не обошлось ли здесь без чар или языческих ритуалов.