— Неужто это так, неужто не подделка? Слушай, а ты ме­ня не подведешь, может, это какой-то монтаж или как там у вас называется?

Я ответил, что непохоже, люди понимают, какие в этом случае могут быть неприятности.

— Оставь мне фильм.

Недели через две меня приглашают на Политбюро, и там снова стоит вопрос об озере Байкал. Оказывается, Кирилен­ко сумел показать этот фильм Брежневу и еще кому-то. На Политбюро доклада не было, только Кириленко рассказал о фильме. К этому времени и газеты дали дополнительный ма­териал о том, как уничтожается жемчужина России. Завя­зался разговор. Брежнев занял вялую позицию — да, надо бы все это проверить. К сожалению, и на этот раз ограни­чились тем, что дали поручение комиссии во главе с акаде­миком Жаворонковым еще раз «изучить и доложить Полит­бюро». Комиссия «изучила» и подтвердила свою прежнюю точку зрения. А Байкал страдает до сих пор. Страдает из-за преступного отношения к природе со стороны властей. В 2002 году вышло постановление о выделении дополнитель­ных средств на очистные сооружения. Однако многие высо­кие чиновники до сих пор считают Байкал лужей после дож­дя. Высохнет — и ладно.

Подобных фактов, связанных с выступлениями газет, бы­ло очень много. Тогда, в эпоху цензуры, печать была под по­стоянным обстрелом номенклатуры. Правящая каста хотела постоянных и никогда не смолкающих аплодисментов, под­тверждающих безусловное величие своих «деяний», в том числе и преступных. Единственно, что порой выручало, так это внутренние противоречия между самими «небожите­лями», о которых элита, включая газетную, кое-что знала. И пользовалась этим, публикуя критические статьи. Учиты­вали сие явление и мы в отделе пропаганды. Мы тоже игра­ли. Не только в чужие игры, но и в свои.

Приведу один из многих примеров. Звонит мне Алексей Косыгин — председатель Совета Министров, и говорит, что в «Правде» опубликована неправильная статья об одном из министров, кажется, о Костоусове. В статье говорилось, что закупленное за рубежом новейшее оборудование валяется на заводских дворах, ржавеет и разворовывается. «Скажите об этом Зимянину (главный редактор «Правды»)», — потре­бовал Косыгин. Я, естественно, пообещал выполнить указа­ние, но не выполнил. Через некоторое время звонит первый заместитель Косыгина и тоже член Политбюро Дмитрий По­лянский и произносит восторженные слова по поводу той же статьи. Как и Косыгин, Полянский попросил меня сказать об этом Зимянину. Я не выполнил и это указание. В какой-то мере рисковал, но понимал, что оба они хотят свести ка- кие-то свои счеты чужими руками. Звонки подобного рода других высоких начальников случались чуть ли не каждую неделю.

После Сталина генеральные секретари партии, продолжая обладать огромной властью, становились все более зависи­мыми от всесильного партийного аппарата. На Политбюро, на пленумах и съездах руководители партии и правительст­ва, как их называли, фактически произносили речи, подго­товленные референтами различного ранга. Брежнев, напри­мер, во время подготовки своих речей сам никогда ничего не писал и даже не правил. Ему зачитывали текст, а он одобри­тельно кивал головой или, прервав, начинал рассуждать о том, что ему в голову приходило. Любил делиться воспомина­ниями, поглаживая одновременно коленки сидящих рядом стенографисток.

Нет, все же я помню случай, когда Брежнев вмешался в текст. Александр Бовин, как правило, писал разделы о демо­кратии, разумеется, о социалистической. Когда в очередной раз мы собрались в зимнем саду в Завидове зачитывать свои разделы, Бовин зачитал свой. И вдруг Брежнев говорит:

— Что-то буржуазным духом попахивает. Ты, Саша, пере­пиши.

Вечером Саша разделся до трусов, поставил перед собой бутылку и за ночь якобы «переписал», а на самом деле он вписал в текст несколько слов — «социализм», «социалисти­ческий», «коммунистический», наутро снова все это было прочитано Брежневу. Он сказал: «Это другое дело».

Все «вожди» верхнего эшелона в своих речах примерива­лись к текстам Генерального секретаря, подчеркивая, что они повторяют мудрые мысли самого Брежнева, хотя пре­красно знали, что это «мысли» его помощников. Продолжа­лась эпоха «Великого притворства». Однажды секретарь ЦК Капитонов попросил меня возглавить группу для подготовки его доклада. Поехали в Волынское. Вечером он заглянул к нам, спросил, как дела, добавив, что «полностью нам доверя­ет». Мы поулыбались, подобные примитивные приемы были известны. Потом отозвал меня в сторонку и сказал:

— Слушай, Александр Николаевич, постарайся, чтобы в докладе не было ничего такого, чего еще не говорил Леонид Ильич. Ты же знаешь его мысли.

Молчалив, вежлив и пуглив был Иван Васильевич.

Несмотря на то что бурный этап хрущевской «оттепели» закончился еще при Хрущеве, остатки теплого воздуха про­должали греть души тех, кто не переставал верить в оздоров­ляющую силу десталинизации. Борьба за продолжение курса XX съезда практически осталась только в сфере литературы и публицистики. Эти годы шли под знаком непримиримых схваток двух литературных направлений. Одно нашло свое пристанище в журнале «Новый мир» Твардовского, другое — в «Октябре» Кочетова. К последнему примыкал комсомоль­ский журнал «Молодая гвардия».

Я был не только в курсе, но и в гуще тех событий, по­скольку литературные журналы были в двойном подчине­нии: отдела пропаганды и отдела культуры. Либерально-де- мократическая позиция «Нового мира», который отстаивал курс на восстановление исторической правды во всем, что было связано с эпохой Сталина, на ослабление цензурного гнета, пользовалась высоким авторитетом в творческом ми­ре. Позиции «Октября» того времени были иные, а вернее, противоположные. Он отвергал ориентацию «Нового мира». В грубой, часто в оскорбительной манере отстаивал охрани­тельные позиции в художественном творчестве, а главное — выступал против критики культа Сталина.