Неизвестно
Шрифт:
Повторяю, на дворе шел 1988 год, но двоевластие продолжалось, что и было решающим тормозом реформ. КГБ к тому же явно усилил работу по внедрению в демократическое движение своих людей. В психологии номенклатуры мало что менялось. Подспудное, тайное влияние КГБ доминировало, мало того, оно ложилось на удобренную почву — на страхи и прямые связи спецслужб с номенклатурой. «Бойцы невидимого фронта» и сегодня весьма заметны в Думе, правительстве, всюду.
«Кротовая тактика» КГБ часто одерживала верх. Горбачева сумели напугать демократической волной. Он начал пятиться, ища спасение во временном откате от реформ, считая это тактикой. Крючков тем временем все делал, чтобы постоянно подогревать веру Горбачева в то, что он может положиться на КГБ на любых поворотах событий. Не знаю, клевал на эту приманку Михаил Сергеевич или нет. Думаю, однако, что опасения у него в отношении главы КГБ постепенно укреплялись — таково мое ощущение. Так это или не так, но в любом случае Горбачев продолжал находиться под усиленным прессом спецслужб. Да и деваться ему было некуда, поскольку с демократическими силами он многие связи уже потерял, а вокруг него сложилась преступная группа заговорщиков, которая, не моргнув глазом, предала его, ибо состояла из лиц, тесно сотрудничавших с КГБ, или его прямых агентов.
Будучи в Политбюро, я внимательно присматривался к деятельности спецслужб, прежде всего КГБ. Вовсе не хочу всех работников, особенно разведчиков, мерить одной меркой. Там немало достойных людей. Пишу в этой главе о другом, а именно: о карательной системе, которая вместе с КПСС была основой большевистской диктатуры.
Я не располагаю достаточной конкретикой, касающейся деятельности КГБ, — она будет еще долго покрыта тайной. Просто хочу пригласить исследователей к изучению подлинной природы и механизма взаимодействия партии и карательных служб, сферы, которая содержит еще очень много неразгаданного и скрытого от общества.
В России появилось очень много политически смелых людей. Речи, статьи, митинги, проклятия властям, восторги прошлым, безудержные обвинения в адрес реформаторов. Нетерпимость, как леденящая пурга, заметает дороги к разуму. Печально, что в стране подверглись нравственной коррозии совесть, душа, человеческое в человеке. А что смелых миллионы — это прекрасно! Но, увы, рабов пока больше.
Автор
Глава восемнадцатая
САМООЧИЩЕНИЕ
Любая кардинальная Реформация с самого начала должна исходить из того, что ее предварительные замыслы будут во многом опрокинуты. Жизнь-хозяйка без колебаний диктует свой темп и свою логику, свою последовательность событий, обнаруживает свои капризы, высвечивает трагиков и комиков, мучеников и слюнтяев, героев и могильщиков. Так оно случилось и в России. Особенно ярко это высветилось в первые годы нового столетия.
Автор
Прежде чем поделиться в следующей главе своими впечатлениями о событиях, начавшими свой бег после провала военно-большевистского мятежа в августе 1991 года, я попытаюсь подвести некоторые внутриполитические и внешнеполитические итоги Мартовско-апрельской революции 1985 года и первых лет Перестройки, как я их понимаю.
На рубеже 90-х годов раскладка сил и соперничество интересов все заметнее осложнялись разрушением былого политического баланса. Идеологическая монополия оказалась сметенной, постепенно углублялось понимание той истины, что во многом наши беды, кризисы, пороки и предрассудки были следствием принудительного мировоззрения, которое перекрывало пути научному анализу и ответственным решениям. Политические реформы пришлось осуществлять по ходу Перестройки, причем общественному сознанию еще предстояло переварить по-настоящему ее основные принципы, такие, как свобода слова и творчества, многопартийность, разделение властей, частная собственность, рыночные отношения, и многие другие.
1
Перестройка — это объективно вызревшая в недрах общества попытка излечить безумие октябрьской контрреволюции 1917 года, покончить с уголовщиной и безнравственностью власти. К слову сказать, через аналогичные процессы мучительного «самоуправления» проходили все крупные социальные повороты и в других странах. Ни один из них не был и не мог быть свободным от преступного элемента. Когда уголовщину удавалось оттеснить, общественное развитие шло дальше по восходящей. Революция Кромвеля, французская 1789—1793 годов, буржуазно-демократическая в США — все они проходили через периоды нравственного самоочищения, но периоды эти наступали, когда у власти оказывалось третье-четвертое поколение. Почему именно в эти сроки — тема особого разговора. Наверное, есть ответы, но не у меня.
Перестройка 1985—1991 годов взорвала былое устройство бытия, пытаясь отбросить не только уголовное начало, но и все, что его объективно оправдывало и защищало, на нем паразитировало: беспробудный догматизм, хозяйственную систему грабежа и коллективной безответственности, организационные и административные структуры бесправия. Понятно, что вполне реальные угрозы большевизму не могли не вызвать встречной угрозы, вплоть до крайних средств — например, тех же самых попыток государственного переворота в 1991 и 1993 годах, носивших уголовный характер, как и их предшественница — октябрьская контрреволюция.
Угроза со стороны «сталинократии» стала приобретать явные очертания после того, как Перестройка постепенно переходила к этапу Реформации. Думаю, что мы проморгали этот момент, увязнув в текущих проблемах. Мы не расслышали призывов колокола времени. Но и в этом историческом контексте Перестройка на практике оказалась намного шире и глубже «обновления» и «совершенствования». Больше того, она несла в себе, на мой взгляд, социально-смысловую избыточность. Именно здесь были заложены наиболее серьезные основания рассчитывать на ее успех. Любое развитие всегда движется вперед избыточностью начального материала, накопленных противоречий, доступных альтернатив и требующих решения задач. Но избыточность этих образующих факторов не должна была перейти в то давящее изобилие нерешенных проблем, производными от которого могут стать почти безысходный кризис ожиданий, жесточайшие разочарования.