— Но это политически необходимо.

— Тогда разрешите напечатать деньги.

— Я тебе напечатаю, — пригрозил премьер и положил трубку.

— Да тут еще чеченская война, — добавил он, обращаясь ко мне.

На том и расстались.

Без решения правительства я образовал самостоятельную радиостанцию «Голос России» и назначил ее председателем Армена Оганесяна. У правительства были другие планы на этот счет. Очередной мой «проступок» состоял в том, что я выдал лицензию на вещание телевизионной компании НТВ, которая работала без юридических прав, поэтому ее можно было закрыть в любую минуту. Я знал, что в правительстве готовится проект о преобразовании или даже закрытии НТВ. Острые передачи НТВ вызывали гнев аппаратных структур. Понимал, что наступил момент как-то спасать компанию. В известной мере это был вопрос и о судьбе демократии. В эти тревожные дни ко мне буквально прибежал руководи­тель НТВ Игорь Малашенко. Мы долго обсуждали все аспек­ты сложившейся обстановки. Настроение Игоря было препо- ганым. Он попросил срочно подписать официальное раз­решение на вещание. Я сделал это. Новость побежала по улицам и переулкам, по канцелярским кабинетам. Тем же ве­чером мне позвонил Черномырдин и сказал:

— Ты допустил оплошность. Я и представить себе не мог, что все будет сделано в обход правительства! — А в конце разговора сказал, чтобы я нашел какую-нибудь зацепку, что­бы отозвать лицензию обратно. Я сказал, что юридических зацепок нет, все сделано по правилам. Хотя знал, что лицен­зию отозвать могу, да она еще и не была полностью оформ­лена.

— Ты сделал ошибку, ты ее и исправляй — таков был вер­дикт премьера.

Своего решения я не изменил, а время и события погаси­ли и эту проблему. Но в начале нового века она снова верну­лась в общественную жизнь и опять стала мерилом россий­ской демократии и политической культуры. Демократия по­терпела поражение — телевидение стало, как и в советское время, государственным.

Тем временем вновь вернулся к идее акционирования. Походил по разным кабинетам, а потом пошел к Ельцину и попросил его подписать указ по этому вопросу. Конкретные разработки были подготовлены. Поколебавшись, посомне­вавшись, задав несколько вопросов, он все же поставил свою подпись. При этом президент сказал мне:

— Я прошу вас не отпускать вожжи управления. Подпи­шу документ о назначении вас председателем Совета дирек­торов с широкими правами. Там соберутся люди с разными интересами, но руководство должно осуществляться пред­ставителем государства.

Я ушел в отпуск и не проследил за подготовкой тех доку­ментов, на основе которых формировались функции, компе­тенция, права и обязанности, иерархия подчиненности в сфере руководства компанией. В результате позиции предсе­дателя правления, то есть мои, остались сугубо номинальны­ми, до предела урезанными. От борьбы я уже устал в про­шлые времена, да и цели достойной не видел. К Ельцину не пошел, да и он не проявил особого интереса к происходяще­му. Не до того было.

К тому же большевики из КПРФ продолжали травить пер­вый канал. Они организовали против меня выступления вну­три компании. Бушевали бездельники. После серии митингов, на которых обвиняли меня в том, что через акционирование я разрушил «национальную святыню» и хочу превратить рос­сийское телевидение в космополитическое, я заявил о своей отставке, в том числе и с поста руководителя государствен­ной службы телевидения и радиовещания. Это была уже чет­вертая добровольная отставка в перестроечное время.

Пожалуй, в заключение телевизионной эпопеи стоит упо­мянуть еще о двух памятных событиях, случившихся в то время. Первое — приезд в «Останкино» Билла Клинтона в 1994 году. Он захотел выступить перед народом России в прямом эфире. В последние дни перед его приездом ко мне зачастили американцы — как из посольства, так и из коман­ды, приехавшей готовить визит. Все нервничали. Я как мог успокаивал американцев и своих доморощенных паникеров. Когда Клинтон приехал в «Останкино», я встретил его и Хил­лари в самой студии. Они отдохнули несколько минут, при­вели себя в порядок, и действо началось. Я представил пре­зидента и сказал несколько приветственных слов от имени компании.

Клинтон был в ударе. Он с воодушевлением говорил о своей поддержке демократии в России. Ему задали несколь­ко благожелательных вопросов, он ответил. На том все и за­кончилось. Мне сообщили потом, что президент США был доволен, прислал мне благодарственное письмо. Но из окру­жения российского президента на тоненьких ножках прибе­жал слушок, что Клинтона встретили слишком хорошо, пре­доставив ему трибуну для разговора со всем российским на­родом. Раздражало чиновников и то, что телезрители, судя по информации с мест, встретили выступление Клинтона теплее, чем ожидалось. Но это были всего лишь разговоры. Сам Ельцин оценил акцию положительно.

В период акционирования в «Останкино» случилась беда. Убили Влада Листьева — талантливого журналиста, только что назначенного генеральным директором новой компании, названной ОРТ. Событие произвело на общественность оше­ломляющее впечатление. Многие каналы телевидения пре­кратили передачи. С утра до вечера на экране — портрет Листьева. В эти нервные дни я особенно остро почувствовал свои ошибки в кадровой политике. Некоторые начальники на телевидении при поддержке извне всячески накаляли об­становку. К эфиру в тайне от меня подготовили передачу, полную истерики, в которой подчеркивалась прежде всего вина президента в смерти Листьева. Об этой передаче я уз­нал в последний момент перед эфиром. Успел переговорить с ведущим Сергеем Доренко и попросить его смягчить по возможности запланированную истерию. Надо сказать, он сделал все возможное, чтобы утихомирить базар. Создава­лось впечатление, что кому-то было выгодно отвести общест­венное внимание в сторону от действительных виновников трагедии.

В этой до предела взвинченной обстановке приехал в «Ос­танкино» президент страны. Я воспользовался случаем и спросил Ельцина, почему до сих пор не подписан указ о борьбе с фашизмом. Он повернулся к своему помощнику Илюшину и спросил его, в чем тут дело. Тот ответил, что до сих пор Академия наук не дала научное определение фашиз­ма. Вскоре указ был подписан, но правоохранительные орга­ны откровенным образом просаботировали его.

Ельцин был явно не в духе. Когда вышел к микрофону, видно было, что говорить ему стоило большого напряжения. Аудитория тоже заняла неоправданно агрессивные позиции. Контакта с аудиторией не получилось. Предвзятость журна­листов была очевидной, я полагаю, заранее организованной. Ельцин на глазах у присутствующих, а значит, и всей стра­ны, подписал указы о снятии с работы двух руководителей правоохранительных органов Москвы, что не успокоило аудиторию.